Невозможно было выставлять картину в таком виде, — это был набросок, а не законченное произведение мастера. Недоставало последних ударов кисти — пятен света, которые придают картине блеск и законченность; Фердинанд не двигался вперед, он разменивался на детали, уничтожал вечером то, что писал утром, топтался на месте, терзал себя за свое бессилие.
Однажды в сумерки Адель возвратилась домой после длительного отсутствия и, войдя в неосвещенную мастерскую, услышала, что кто-то рыдает. Она увидела своего мужа, — он сидел па стуле перед картиной, беспомощно опустив руки.
— Ты плачешь? — взволнованно спросила его Адель. — Что с тобой?
— Нет, нет, ничего... пустяки... — бормотал Фердинанд.
Целый час сидел он так, тупо уставившись на свое полотно, где он уже ничего не мог различить. Все смешалось в его помутившемся сознании. Его творение представлялось ему жалким и бессмысленным нагромождением нелепостей. Он чувствовал себя беспомощным, слабым, как ребенок, совершенно бессильным упорядочить это месиво красок. Потом, когда сумерки, сгущаясь, скрыли от него полотно, когда все — даже самые яркие тона — погрузилось в темноту, как в небытие, подавленный безысходной тоской, он почувствовал, что умирает. И он разразился громкими рыданиями.
— Ты плачешь, я ведь чувствую, — повторяла молодая женщина, коснувшись руками его лица, по которому катились обильные слезы. — Ты страдаешь?
На этот раз он не в состоянии был ответить. Рыдания душили его. Тогда, забыв о своем глухом сопротивлении, сдаваясь перед охватившей ее жалостью к этому несчастному, который осознал всю безнадежность своего положения, она по-матерински прижала его в темноте к своей груди. Это было банкротство.
III
На следующий день Фердинанд должен был уйти из дому после завтрака. Вернувшись через два часа, он, как всегда, погрузился в созерцание своего полотна. Вдруг он воскликнул:
— Послушай! Кто это работал над моей картиной?
С левой стороны полотна кто-то закончил уголок
неба и крону дерева. Адель, склонившись над столом, делала вид, что поглощена работой над одной из своих акварелей; она ответила не сразу.
— Кто же мог позволить себе это? — скорее удивленным, чем рассерженным тоном продолжал он. — Уж не Ренкен ли?
— Нет, — сказала наконец Адель, не поднимая головы. — Это я забавлялась... Только фон... какое это имеет значение...
Фердинанд принужденно засмеялся.
— Вот как! Значит, ты уже сотрудничаешь со мной? Колорит вполне подходит, только вот там надо приглушить свет.
— Где это? — спросила она, вставая из-за стола. — А, на этой ветке.
Адель взяла кисть и исправила, как он сказал. Он наблюдал за ней. Через несколько минут он начал советовать ей, что надо делать, как учитель — ученику, а она слушала и продолжала писать небо. Более определенного объяснения между ними не последовало, но было ясно и без слов, что Адель берется закончить фон картины. Срок истекал, надо было торопиться. Фердинанд лгал, сказываясь больным, а она вела себя так, как будто не замечала его лжи.
— Так как я болен, — повторял он каждую минуту, — твоя помощь очень облегчает дело... Фон не имеет решающего значения...
С тех пор он привык видеть ее за работой перед своим мольбертом. Время от времени он вставал с кушетки, подходил к ней, зевая, и делал какое-нибудь замечание, иногда даже настаивал, чтобы она переделала тот или иной кусок.
Он был очень требователен в роли учителя.
На другой день, ссылаясь на усиливающееся недомогание, Фердинанд решил, что Адель может работать над фоном до того, как он закончит передний план: это, говорил он, облегчит ему работу, он яснее увидит, что еще не завершено, и дело пойдет быстрее.
Целую неделю Фердинанд бездельничал, подолгу спал на кушетке, в то время когда его жена, как всегда молчаливо, простаивала с утра до вечера перед мольбертом.
Наконец он решился и принялся за передний план.
Но он заставлял ее стоять подле него; и когда он терял терпение, она ободряла его, заканчивала едва намеченные им детали.
Часто Адель отправляла мужа подышать свежим воздухом в Люксембургский сад. Ведь ему нездоровится, он должен щадить свои силы, ему вредно приходить в возбуждение, нежно уговаривала она его.
Оставшись одна, она наверстывала время, работая с чисто женским упорством, не стесняясь захватывать и передний план.
Фердинанд был в таком изнеможении, что не замечал, как подвигалась ее работа в его отсутствие, или, во всяком случае, не говорил об этом, — как будто думал, что картина движется вперед сама собой.
В две недели «Озеро» было закончено.
Но Адель не была удовлетворена результатом своих усилий. Она прекрасно понимала, что чего-то недостает. Когда Фердинанд, вполне успокоившись, нашел, что картина превосходна, она приняла его заявление холодно и неодобрительно покачала головой.
— Чего ж ты хочешь в конце концов? — вспылил Фердинанд. — Не убиваться же нам над ней.
Адель хотела, чтобы в картине проявилась его творческая индивидуальность. Ей понадобилось все ее неистощимое терпение, вся ее воля для того, чтобы совершить чудо и вдохнуть в него энергию.
Еще одну неделю она неотступно мучила его, разжигая в нем былое горение. Она не выпускала его из дому, опьяняла и воодушевляла своими восторгами.
Когда она чувствовала, что он воспламеняется, она насильно вкладывала кисть в его руку и держала его часами перед мольбертом, изыскивая все новые средства — ласками, лестью, спорами — поддерживать в нем творческое возбуждение.
Таким образом она заставила Фердинанда переписать всю картину; вновь обретенными мощными мазками он преобразил живопись Адели — внес в картину ту непосредственность таланта, которой не хватало ее мастерству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152