Раиса влекла Таню вперед, и Таня боялась крикнуть, только поднесла палец к губам, давая Юре понять, что им невозможно поговорить. Однако Раиса тут же потянула ее за угол, а Никодим, к ужасу Тани, остановился.И вот Раиса с Таней уже свернули. Никто их больше не догоняет, на улице тихо, в окнах ни огонька, и лишь вдали тускло мерцает уличный фонарь.Елпидифор и Раиса идут уверенно, знают, куда свернуть, все им здесь, должно быть, знакомо.Доходят до железнодорожной станции, садятся в электричку, через десять минут вылезают на Савеловском вокзале и пешком идут по ночной просторной Москве.На мгновение у Тани мелькает мысль… Вернуться? Даже не мысль, а какое-то смутное ощущение. Но она тотчас подавляет минутную слабость. Стыдно. Что она скажет маме? И, еще хуже, что скажет в школе? Будут расспрашивать. Осуждать. Исключат из комсомола… Нет уж, раз пошла, так иди!Должно быть, Москва никогда не спит. Только ночью она какая-то необычная. Точно Таня попала в театр. Дома, заборы, деревья представляются бесконечными декорациями.Иноки идут по Москве так же уверенно, как в Бескудникове. Петляют переулками, минуют скверы, пересекают улицы. Никто не обращает на них внимания. Откуда-то со стороны Каланчевки выходят к Ярославскому вокзалу.Здесь, как и днем, всюду народ, светло, оживленно, шумно. Иноки съеживаются, сразу становятся меньше и тише. Раиса семенит к кассе. Втроем идут через зал ожидания, не проронив ни слова, долго сидят на деревянном диване.Близится утро. Старейший говорит что-то Раисе. Та мелкими шажками семенит к буфету. Хотя иноки привыкли поститься, однако и им, должно быть, подвело животы. Инокиня возвращается с разведки. Обсуждается меню завтрака. Чай нельзя — дьявольский напиток. Кофе тоже нельзя. Но о какао в священных книгах ни слова, и, поскольку оно не запрещено, иноки считают, что оно разрешено. Берут еще по булочке.— Черствые? — осведомляется Раиса. Ей хочется, чтобы булочки были черствые: меньше утехи человеческой плоти.Но буфетчица обижается:— Известно, не сегодняшние, день только начинается…После черного хлеба и воды водянистое какао кажется сказочным напитком. Вот что может помешать подвигу… Таня отставляет стакан.— Спасибо.— Ты что?— Воздержусь…Елпидифор ласково улыбается. Раиса наклоняется к Тане, бормочет:— Преподобный Ефрем Сирин учит, что боящийся господа не объедается…Берет стакан и допивает — не пропадать же добру. Над Раисой дьявол уже не властен.По радио объявляется посадка на первые утренние поезда. Все трое устремляются на перрон.В вагоне тесновато, двое солдат сразу уступают места.— Дедушка, к окошечку. Бабушка… А внучку к нам.Дедушка, бабушка и внучка садятся в ряд, Раиса придерживает Таню за руку.— Спасибо, — шепчет Таня.Раиса щиплет ее. Больно — и не заплакать!Солдаты интересуются:— Далеко?— Может, нужно что?Трудно сказать, что заставляет солдат ухаживать за молчаливой троицей — миловидность Тани или уважение к старости.Иноки молчат, и Таня в их присутствии не смеет ответить.— Строгие у вас старички, — с сожалением замечает один из солдат.Таня смотрит вниз, как наказывала Раиса.— Покурить не желаете? — не унимается солдат.— Не курю, — сдержанно отвечает Елпидифор и вдруг просит, и в его голосе звучит страдание: — Оставьте вы нас, у нас горе…Больше он ничего не добавляет, предоставляя соседям широкое поле для догадок.— Извините, — смущенно произносит солдат и больше уже не осмеливается тревожить ни Таню, ни стариков.Вагон вздрагивает, плывут станционные постройки, поезд набирает скорость. Они едут, едут — куда? зачем? для чего? — дедушка, бабушка и внучка. КРЕЩЕНИЕ Едва поезд тронулся, Таня притулилась у окна. Не спалось. Елпидифор и Раиса о чем-то перешептывались. Солдаты угомонились и залезли на верхние полки. «Так, должно быть, чувствуют себя арестанты», — подумала о себе Таня… И вдруг она точно провалилась. В никуда. И так же внезапно проснулась.Рассветало. Вагон покачивало. Рядом дремала Раиса. Громко посапывали солдаты. Но Елпидифора не было. Почему-то она испугалась. «Вышел, — подумала она, — сейчас вернется». Елпидифора она боялась меньше Раисы. Но Елпидифор все не шел. Тогда Таня осторожно тронула пергаментную руку Раисы.— Мать Раиса… Мать Раиса…— А? Что? — встрепенулась та.— Где старейший?Раиса недовольно поперхнулась:— Не твое дело. Сошел…— А мы не вместе?…— Бес в тебе говорит, девка, — рассердилась Раиса. — Обязательно поближе к мужику…— А мы где сойдем?— Где надо.Сошли в Ярославле. Хоть Раиса приказывала беспрестанно смотреть в землю, Таня успела прочесть вывеску. «Не глазей, не глазей по сторонам», — не переставала твердить старуха. Ехали в трамвае, в автобусе, куда-то очень далеко. Сошли где-то в пригороде, нырнули в лабиринт немощеных улиц. Одноэтажные домики прятались в палисадниках, за заборами росли вишни и яблони.— Вот и дошли, — сказала Раиса.Остановились у глухого забора. Раиса оглянулась по сторонам и отчетливо постучала. Из-за забора послышался лай, потом чьи-то шаги, потом голос:— Кто там?— Во имя отца и сына и святаго духа… Странников принимаете?Калитка распахнулась.— Заходи, заходи! — прикрикнула Раиса на Таню и толкнула во двор.— Аминь, — сказал впустивший их мужчина и захлопнул калитку.На цепи прыгал лохматый пес, гавкал и злился, не обращая внимания на окрики хозяина.Тот склонил голову перед Раисой, а на Таню бросил пытливый взгляд.— Послушница моя, — лаконично пояснила Раиса.— Виктор Фролович, — представился хозяин.— Брат Виктор, — поправила Раиса.Он сравнительно молод, пожалуй, нет тридцати, но брюшко уже выпирает, румяные щеки лоснятся, точно смазаны салом, только серые глазки шныряют, как у голодного зайца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52