Тяжело мне оставлять 8-ю армию без всякого разумного на то повода и в такой момент, когда я чувствую всю необходимость оставаться в армии.
Бесконечно обидно за армию, что из нее вырвали тов. Якира, великолепного солдата и отличного оперативного работника.
Больно за всех политработников, за всех командиров, без малейшей тени осмысленности вырванных из нашей армии только потому, что они оказались неугодными тому или иному лицу из Южфронта.
Но еще больнее, кошмаром каким-то стоит передо мною тот факт, с какой легкостью вообще назначаются, перемещаются и распределяются люди только по внешним признакам, без обследования их работоспособности и полезности их на месте. Если бы вы знали, как тяжело это отражается на местах!
В отношении же себя я прошу только об одном: дайте мне возможность вернуться на Южный фронт, где я — знаю это твердо — наилучшим образом смогу отдать свои силы в качестве рядовой коммунистки. Только в массе, где сейчас нужнее всего люди, я буду себя хорошо чувствовать. Исходя из опыта моей работы на фронте в течение одиннадцати месяцев, я прошу только об этом: дайте мне возможность поработать в 13-й или 14-й армиях по борьбе с махновщиной. Бывший заведполитотделом армии 8
Р.Самойлова".
За чашкой чая
Добралась Землячка до Москвы сравнительно благополучно. Поезд, которым она ехала, считался поездом особого назначения, его не задерживали на станциях, снабжали топливом…
Она — дома. Но никогда не чувствовала она себя такой бездомной, как в этот раз. Сознание того, что она откомандирована из армии, что она не у дел, вызывало у нее такое чувство опустошенности, что она и дома чувствовала себя временной квартиранткой.
Она позвонила. Дверь открыла сестра. Землячка внесла в переднюю чемодан, сняла пальто, расцеловались.
— Ты в отпуск? — спросила сестра. — Надолго?
Землячка не знала, надолго ли приехала в Москву, но наперед решила, что в Москве все равно не останется, ее место на фронте, она будет на этом настаивать.
Сразу же по приезде села за докладную записку в ЦК. Там разберутся во всем. Она писала, переписывала, зачеркивала, рвала. Приходилось отчитываться за все время, что она провела в Восьмой армии. С Центральным Комитетом она бывала откровенна так же, как с собой. Что хорошо — то хорошо, а что плохо — то плохо.
— Что ты там пишешь? — поинтересовалась Мария Самойловна. — Письмо?
— Отчет, — объяснила Землячка. — Оправдываюсь.
— А есть в чем оправдываться? — спросила сестра.
— Есть, — убежденно сказала Землячка. — Всякому есть в чем оправдываться.
Утром она отнесла докладную в ЦК. Зашла в Учраспред. Спросила, что с ней думают делать.
— На этот раз вам несдобровать, — пошутили там, и кто-то провел над столом ладонью: — На вас вот такой ворох заявлений.
— Я согласна поехать рядовым комиссаром, хоть в батальон, хоть в роту, — попросила она. — Но только на фронт.
Вернулась домой. Никуда не хотелось идти. Не хотелось разговаривать.
Вечером пошла в консерваторию. В Малом зале концерт камерного оркестра. Землячка предъявила в кассу военное удостоверение, получила билет. Зал полон. Среди слушателей преимущественно молодежь. Мужчины в каких-то кургузых курточках, в серых пиджачках, женщины в перешитых платьях. В своей кожаной куртке Землячка бросалась в глаза, на нее обращали внимание. А ей хотелось быть незаметной. Она прошла к своему месту и так и не поднялась за весь вечер. Оркестр исполнял «Прощальную симфонию» Гайдна. Землячка плохо помнила, какие обстоятельства предшествовали сочинению симфонии. То ли князь Эстергази увольнял свой оркестр, и Гайдн сочинил напоследок эту музыку, пытаясь побудить князя Эстергази изменить решение, то ли Гайдн сам собрался уехать в Лондон и прощался с оркестром. Но музыка звучала печально и соответствовала настроению Землячки. Замолкают все инструменты, плачут лишь две скрипки…
Ночь она спала плохо. На третий день пребывания в Москве отправилась в Политотдел Республики. Она хотела вернуться на фронт.
— Не торопитесь, — ответили ей, — С вами еще следует разобраться.
Но Землячка не хотела, не могла ждать…
Под вечер она позвонила в Кремль, попросила соединить ее с квартирой Ленина.
К телефону подошла Надежда Константиновна.
Землячка назвалась.
— Я только что с фронта. Очень бы хотела повидаться с вами, Надежда Константиновна, и, конечно, если это возможно, с Владимиром Ильичем.
— Даже не знаю, что вам сказать, — ответила Надежда Константиновна. — Владимир Ильич так занят, сама его почти не вижу. Приходите. Может, что и получится.
Землячка торопливо шла по кремлевской торцовой мостовой. Шла к зданию Судебных установлений, в котором помещался Совнарком. Прошла мимо выкрашенного в розовую краску Чудова монастыря. Подошла к подъезду, предъявила часовому пропуск, по старой каменной лестнице поднялась на третий этаж. Позвонила. Ее провели в столовую.
Квадратный обеденный стол, буфет, старинные кабинетные часы, полдюжины стульев. Просто, как и всегда у Ленина.
Из соседней комнаты тотчас вышла Надежда Константиновна.
— Здравствуйте, Розалия Самойловна. Вот и хорошо, что пришли. Сколько ж мы не виделись? Сейчас будем пить чай.
Она угадала вопрос, который так и не произнесла Землячка.
— Обещал прийти. Если никто не задержит.
Они были старые знакомые, Землячка и Крупская. Много соли съедено вместе, но им не до воспоминаний, некогда оглядываться назад, столько у них дела.
Только начали чаевничать, как пришел Владимир Ильич.
Немногим меньше полугода не видела его Землячка, в последний раз она разговаривала с ним на Восьмом съезде партии, на котором присутствовала в числе делегатов от армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82