Мы хотим только, чтобы послевоенная Германия была мирной и чтобы люди, подобные вам, чувствовали себя в ней как в своем собственном доме… Мы за единую Германию. Но не хотим, чтобы она производила пушки вместо масла! Американцы и англичане не раз предлагали раздробить вашу страну. Но Советский Союз отверг эти планы. Верите мне? Отверг!
– А здесь… в Бабельсберге?
Проще всего было ответить Вольфу, что и здесь, в Бабельсберге, ялтинские решения будут единодушно подтверждены.
«А если этого не произойдет? – подумал Воронов. – Тогда Вольф упрекнет меня во лжи? Впрочем… Пройдет несколько дней, и я его вообще никогда больше не увижу!»
И все же… Воронов не хотел, чтобы Вольф когда-нибудь, пусть заочно, мог назвать его лжецом. Не хотел бы, не смог бы примириться с этим!
– Я не знаю, что происходит в Бабельсберге. Журналистов туда не допускают. Однако я не сомневаюсь…
– В чем? – спросил Вольф с надеждой и одновременно с тревогой.
– В том, что разум победит, – на этот раз уже с полной уверенностью ответил Воронов. – В том, что позиция Советского Союза останется неизменной. Вам нечего бояться будущего, хэрр Вольф!
Наступило молчание. Потом немец встал.
– Спасибо, хэрр Воронофф, – медленно произнес он. – Я никогда не предполагал, что…
– Что не предполагали?
– Что вы снизойдете до такого разговора со мной.
– Да что с вами, черт побери! Мой отец такой же рабочий, как вы.
– Но, кроме того, вы победитель. Если бы вы пожелали мстить, это было бы справедливо.
– Мстить побежденным? Нет, мы не так воспитаны, хэрр Вольф! Ваш брат поднял на нас оружие. Добровольно или по приказу, но поднял. И погиб. Это жестоко, но справедливо. Но вы… Словом, я считаю, что ответил на ваш вопрос. И… Спасибо, что вы пришли.
Воронов встал и протянул Вольфу руку. Тот в ответ протянул свою. Сначала его рукопожатие было неуверенным и вялым. Потом стало сильнее. Наконец Вольф крепко сжал ладонь Воронова.
Глава четвертая.
НОЧЬ В БАБЕЛЬСБЕРГЕ
На таких конференциях, как Потсдамская, ничто не говорится случайно. Почти каждое слово каждого оратора в конечном итоге преследует какую-нибудь цель: ближайшую или отдаленную.
Сталин очень хорошо понимал это. Но, дав свое, молчаливо одобренное всеми членами делегации определение современной Германии, он чувствовал, что ему все же не до конца ясно, почему возник этот на первый взгляд схоластический и как бы случайный спор.
Когда заседание кончилось, он неторопливо пожал руку Трумэну и Черчиллю, Идену и Бирнсу, не спеша закурил и направился к выходу из зала.
Но едва офицер службы безопасности закрыл за ним дверь, Сталин быстро сказал Молотову:
– Пусть Громыко и Гусев сейчас приедут ко мне. Ты тоже приходи. Надо вызвать Жукова и других военных.
Со стороны Кайзерштрассе дом, в котором расположился Сталин, казался погруженным в полумрак. Сквозь шелковые шторы проникал лишь слабый свет. Зато окна, выходившие на озеро, были ярко освещены.
Здесь, в гостиной, собрались люди, которых вызвал Сталин. Все сидели, и только Сталин, по давней своей привычке, медленно ходил взад-вперед, зажав в кулаке погасшую трубку.
Все молча ждали, когда он заговорит.
– Итак, что такое теперь Германия… – наконец сказал Сталин. – Обсуждая этот вопрос, мы топтались на месте минут двадцать, не меньше. Начал Черчилль… Конечно, его не может не интересовать, что представляет собой сейчас Германия. Еще бы! Но какое дело до этого Трумэну? А он вцепился, как клещ. Почему? Этого человека надо понять до конца. Что у него за душой? Какова его долговременная политика?
Сталин остановился напротив кресла, в котором сидел Громыко.
Молодой советский дипломат, уже не первый год занимавший пост чрезвычайного и полномочного посла СССР в США, понял, что Сталин ждет ответа именно от него.
– Я полагаю, – сказал Громыко, – что никакой самостоятельной политики у Трумэна нет.
– То есть как это нет? – с оттенком недоумения переспросил Сталин. – Вы не раз сообщали нам из Вашингтона о весьма разнообразных политических намерениях и действиях нового президента. А теперь говорите, что у него вообще нет никакой политики.
– В отличие от Рузвельта, товарищ Сталин, – продолжал Громыко, – Трумэн не является самостоятельной и крупной личностью. Он честолюбив, упрям, достаточно энергичен. Но своей политики у него нет.
– Какая же политика у него есть? – слегка нахмурившись, спросил Сталин. – Чужая?
– В лице Трумэна, – спокойно ответил Громыко, – я вижу прежде всего исполнителя чужой воли.
– Чьей же?
– Реакционных кругов сегодняшней Америки, которые разбогатели на войне и которым кажется, что сейчас, после войны, перед ними открываются гигантские перспективы.
– Какие перспективы? Сформулируйте кратко.
– Мировое экономическое господство и все, что с ним связано.
Сталин прошелся по комнате как бы в задумчивости.
– Следовательно, – сказал он, – эти реакционные круги будут выступать против нас с откровенно враждебных позиций?
– Пока нет, – отозвался Громыко. – Поскольку мы нужны им для того, чтобы победно завершить войну с Японией.
– Так… – сказал Сталин, снова останавливаясь напротив кресла Громыко. – Значит, «разбогатевшие на войне»… Мы проливали кровь, а они богатели… Пожалуй, это сказано точно.
Постояв некоторое время, он снова двинулся в свой нескончаемый путь по гостиной. Все сидели по-прежнему молча.
– Почему же все-таки Трумэн проявил сегодня такой повышенный интерес к тому, что представляет собой нынешняя Германия? – вновь заговорил Сталин. – Видимо, потому, что вопрос о Германии имеет или будет иметь не только самостоятельное значение, но и самое непосредственное отношение к другим вопросам, которые нам предстоит обсудить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88