Я испытала всё это сама.
Мы шли тогда на завод вот этой же тропинкой, по которой я иду сейчас. Хорошо иной раз возвращаться и проходить по жизни уже раз пройденной дорогой. Многое тогда видишь иначе. И многое видишь из того, что раньше не замечала.
…Я вхожу в железные ворота цеха… В глубине огромного сводчатого помещения пылает нагревательная печь. С самого детства меня привлекал огонь. Мне казалось тогда, что там, в пышущих угольях и догорающих поленьях, заключён какой-то особый, волшебный мир. Вот хорошо бы стать совсем маленькой и отправиться путешествовать в этот красный, красивый и жаркий мир!
В цехе было холодно, несмотря на нагревательные печи и полосы раскалённого металла. Я увидела то же, что и три месяца назад. На прокатном стане извивалась красная лента металла, несколько человек, казалось, растаскивали её щипцами в разные стороны.
Но я сразу увидела и новое: в стенах цеха зияли пробоины, и в них был виден снег, ставший розовым от огня печей и металла. Ветер гулял по цеху, и огонь совершенно не горел. Сейчас здесь снова кипела работа и извивалась над паровым молотом красная лента металла.
Я стояла несколько минут, наблюдая за работой, захваченная её стремительным темпом. На меня никто не обращал внимания: все взгляды приковал к себе раскалённый металл.
Я пошла к конторке – некогда застеклённой маленькой комнатке в глубине цеха, где обычно сидела Ирина. Теперь стёкол не было, и я уже издали увидела голову Ирины.
Мне захотелось сделать Ирине сюрприз своим неожиданным появлением. Я тихо подошла к конторке и остановилась у перегородки. Ирина сидела за столом, а напротив неё сидел юноша лет шестнадцати. Ирина не изменилась с тех пор, как мы расстались, только глаза её будто покраснели, или, может быть, отблеск огня окрашивал белки в розоватый цвет. Юноша, сидевший напротив неё, был одет в ватную куртку, на нём была шапка-будёновка, из-под которой выглядывали спутанные волосы. Он сидел, положив ногу на ногу, и слушал Ирину.
– Ну вот, такие дела, Никанор Семеёнович, – говорила Ирина своим хриплым, вечно простуженным, низким голосом. – Я думаю, ты вытянешь, а Гольцев и Ганушкин – это уж на твоей совести. Ты уж сам смотри, что с ними делать…
Я приподнялась на цыпочки, чтобы посмотреть, кого это Ирина называет Никанором Семёновичем. Но, кроме юноши и Ирины, в комнате никого не было.
– Гольцева подкормить надо, – сказал юноша, – а то помрёт. Он сегодня упал и встать не мог, ребята подняли. Я уж директору утром сказал. Подкормить надо.
Он говорил медленно, срывающимся баском, хмуря свои белёсые брови.
– Всех надо подкормить, Никанор Семёнович, – устало согласилась Ирина и постучала пальцем по столу. – Вот, говорят, с завтрашнего дня будет объявлена прибавка – пятьдесят граммов.
– Это точные сведения? – деловито осведомился юноша.
– Завтра узнаем, – ответила Ирина.
– Ира! – тихо позвала я.
Ирина вздрогнула, повернула голову, но, видно, не узнала меня: я стояла в тени, а в конторке горел свет.
– Кто это? – спросила она.
Тогда я вошла в конторку. Ирина вскочила и бросилась мне навстречу. Мы крепко обнялись и поцеловались. Я почувствовала, что у неё горячие, потрескавшиеся губы…
– Ну, вот видишь, вот видишь, – повторяла Ирина в какой-то растерянности, – ты и пришла. А мы всё по-прежнему живём. – Она замолчала, точно вспомнив о чём-то. – Ты знаешь, что тебя Саша разыскивает?
– Знаю, – ответила я. – Мы расстались с ним два часа назад.
– Ну, я пойду, Ирина Григорьевна, – сказал юноша, вставая и сдвигая будёновку на затылок.
– Лидуша, ты познакомься, – обратилась ко мне Ирина, – это наш новый мастер, Никанор Семёнович. А это – Лида, наша бывшая фельдшерица.
Юноша протянул мне руку:
– Никанор Семёнович Варягин.
Он произнёс своё имя, отчество и фамилию медленно и с достоинством. Затем он кивнул мне головой и вышел из конторки.
– Лучший рабочий цеха, – сказала Ирина, смотря ему вслед.
И тут только, присмотревшись к рабочим, сновавшим по цеху, я заметила, что среди них много подростков. Я видела, как Никанор Семёнович неторопливо шёл по цеху, время от времени останавливался и что-то кричал рабочим, стоявшим у прокатного стана.
Я присела к столу, за которым сидела Ирина, откинувшись на спинку стула. Глаза её были полузакрыты.
– Устала я, – тихо проговорила она. Потом резко потёрла глаза и встала. – Ну, пойдём вниз.
Мы прошли по цеху и спустились по знакомой лестнице в подвал. В комнате, где я прожила два месяца, топилась печурка и всё казалось таким же, как и тогда, когда я ушла отсюда. По-прежнему висел на стене противоипритный костюм, и моя кровать стояла там же.
– Ну, садись, Лидушка, рассказывай, – тихо произнесла Ирина, опускаясь на свою постель.
– У вас тут всё по-старому? – спросила я.
– Не совсем, – ответила Ирина.
– Девочки все на месте? Где Зоя?
– Зоя? – переспросила Ирина. – Она умерла. Давно уже. Месяца полтора назад.
Мне показалось, что кто-то холодной рукой дотронулся до моего сердца. Зоя умерла. Её кровать стояла рядом с моей. Вот она и сейчас стоит, аккуратно застланная.
– Та-ак. Ну, а Лёля?
– И Лёля… умерла, – тихо ответила Ирина.
– Надежда?
– Умерла.
– Рая?
– Рая здесь. Дежурит по двору. Она скоро придёт.
– Нина?
Ирина не сразу ответила.
– Умерла? – спросила я.
Ирина покачала головой.
– Нет, Нина ушла с завода. Ну… словом, не выдержала. Как-то живёт.
Ирина скривила свои тонкие, потрескавшиеся губы.
– Так ты прямо с Ладоги?
– Почти, – ответила я и рассказала ей всё, что произошло за последние сутки.
Во время моего рассказа Ирина не проронила ни слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57