– Послушайте, друзья, – крикнул он, – а нет ли среди вас Нырковой Марии Тимофеевны?
Ему никто не ответил.
«Не приехала!» – подумал Доронин, и ему сразу стало не по себе.
– Погоди! А Марья-то не Ныркова по фамилии? – крикнул из толпы чей-то женский голос.
В эту минуту послышался какой-то грохот. Дверь одной из кают распахнулась, и оттуда вывалился огромный жёлтый самовар.
Следом за ним на пороге показалась женщина. Молодая, полная, в распахнутом пальто, со сбившимися на большом, очень гладком лбу светлыми волосами, она сокрушённо всплеснула руками и, ни к кому в отдельности не обращаясь, сказала:
– Ну что мне с ним, проклятым, делать? Ни в один узел не лезет!
Она подхватила самовар. Доронин тотчас оказался возле неё.
– Ныркова? Мария Тимофеевна? – воскликнул он.
– Я, – удивлённо и недоверчиво ответила женщина.
– Ну, теперь всё в порядке, – хватая её за руку, проговорил Доронин. – Теперь все в полном порядке.
Вечером в комнате Ныркова был устроен пир. Доронин предлагал отложить торжество до окончания путины, но женщины уговорили его, пообещав, что всё пройдёт «накоротке», за какой-нибудь час, а вина – «ну почти совсем не будет».
Стены маленькой комнатки Ныркова словно раздвинулись. Не один десяток рыбаков, мокрых, даже не успевших переодеться – через час снова в море, – каким-то чудом разместился за длинным, выходившим в коридор столом.
А на столе… Что делалось на этом покрытом вышитыми украинскими скатертями столе! Господствовали на нём огромные, вкусно дымящиеся пироги, которые умеют печь только в русских сёлах. А на конце стола громоздился огромный до блеска начищенный жёлтый самовар. Нырковы со счастливыми лицами сидели у самовара. Доронин пристроился на другом конце стола, рядом с Вологдиной, пришедшей прямо с пирса в своём обычном синем комбинезоне.
Когда вино было разлито, Нырков возбуждённым, хмельным голосом крикнул через стол Доронину:
– Ну, товарищ директор, твоё первое слово!
Доронин встал. Глаза его мгновенно затуманились, он почувствовал, как комок встал у него поперёк горла. Ему захотелось широко раскрыть руки и обнять всех людей, сидевших за этим столом.
– Дорогие друзья! – начал он. – Первое слово должны сегодня сказать наши новые товарищи, новые члены нашей советской сахалинской семьи. Пусть скажут женщины, те, что за несколько часов сумели создать в этом доме родной русский уют… Пусть скажет Мария Тимофеевна Ныркова…
Все взгляды обратились к Нырковой. Она медленно встала. Её светлые волосы были гладко зачёсаны назад, цветной платок покрывал полные плечи. Губы её чуть вздрагивали.
– Товарищи… – негромко сказала она. – Не мне речи вам говорить… не мне. Вот мы ехали к вам, далеко-далеко… Через всю Россию… Через море какое!… И думали: что найдём, что увидим?… А увидели такое, чего и не ждали… Какие дома построили! Сколько рыбы берете! Как встретили нас! Спасибо вам, товарищи!
Она низко поклонилась присутствующим и села.
Минуту длилась тишина, а потом раздались дружные аплодисменты. Люди встали, задвигали стульями. Зазвенела посуда. Все потянулись чокаться с Марией Тимофеевной.
– Мужу, мужу слово! – закричали рыбаки.
– Друзья! – звонким, далеко слышным голосом сказал Нырков, вставая. – Друзья дорогие и ты, жена моя, Марья Тимофеевна, и вы, жены товарищей моих!… Спасибо, что приехали к нам! Спасибо вам от всех нас и от земли сахалинской. Выпьем же первый глоток за счастье этой земли.
Снова раздались громкие аплодисменты. Все поднялись со своих мест.
Когда аплодисменты стихли и люди уселись, Доронин незаметно кивнул Вологдиной и вышел на крыльцо.
Светила луна. Лунная дорожка – совсем как на юге – уходила далеко в море. В ковше покачивались десятки судов. Их сигнальные огни, перемешиваясь с лунным светом, отражались на мокром камне пирса.
На берегу тянулись к небу элеваторные вышки. Точно змеи, извивались толстые шланги рыбонасосов. Тускло поблёскивали обручи на бочках, сложенных бесконечными рядами.
Дверь открылась, и на пороге появилась Вологдина. За её спиной слышался звон посуды и громкий смех.
– Вы что, Андрей Семёнович? – спросила Вологдина. – Почему ушли?
Доронин молчал. Он смотрел на Вологдину и не мог произнести ни слова. Грудь ему стеснило какое-то странное чувство, граничащее с болью. Он с трудом дышал.
– Для чего меня позвали? – снова спросила Вологдина.
– Видите ли, Нина Васильевна, – с усилием заговорил Доронин, удивлённо прислушиваясь к тому, как незнакомо и глухо звучит его голос, – наш праздник затягивается… Людям пора идти в море…
– Ну и что же?
– Я думал, что вам удобнее намекнуть… Там ведь женщины командуют…
Доронин остановился и робко, почти с мольбой, посмотрел на Вологдину. Его волнение передалось и ей. Казалось, она поняла, что делается у него на душе.
– Хорошо, Андрей Семёнович, – сказала она изменившимся голосом, – сейчас я пойду и скажу Марье Тимофеевне…
– Подождите! – испуганно воскликнул Доронин, хотя Вологдина не тронулась с места. – Я сказал вам неправду… Дело совсем не в этом. То есть я позвал вас не за тем…
Он смутился и замолчал. Вологдина тоже молчала. Она стояла рядом с ним, и он слышал её неровное, прерывистое дыхание.
– Я позвал вас, – тихо, но решительно сказал Доронин, справившись наконец со своим смущением, – потому что мне хотелось немного побыть с вами… Вдвоём с вами… Совсем немного…
– Андрей Семёнович… – отозвалась Вологдина, и Доронину показалось, что он не столько слышит её слова, сколько ощущает их всем своим существом, – Андрей Семёнович… Это хорошо… что вы позвали меня…
Доронин взял её за руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102