Вообще он ни о чем определенном не думал, даже после признаний Анкора, и ни о чем не вспоминал. Однажды в харчевне он услышал имя Далилы: кто-то кому-то рассказывал, что она теперь живет в Аскалоне. Дальше он не слушал — просто потому, что это его не занимало.
Только дважды еще пришлось ему вспомнить и говорить о прошлом и о своих; и было это в самом конце лета, уже незадолго до праздника жатвы.
Однажды дети сказали ему:
— Тут уже давно стоит какая-то женщина и смотрит на тебя: но она не здешняя, и не госпожа тоже. Она приехала на ослице, и с погонщиком.
«Здешняя» значило на их языке: туземка, а «госпожами» они называли филистимлянок.
— Пусть стоит, мне что за дело? — ответил Самсон.
Но женщина, очевидно, поняв, что ее заметили, подошла и сказала нерешительно:
— Я хочу говорить с тобою наедине. По выговору это была данитка; по голосу женщина немолодая, невеселая и усталая. Самсон нахмурился.
— Что тебе надо? — спросил он холодно. Она тихо ответила:
— Меня к тебе прислали.
— Откуда?
Поколебавшись, она еще тише сказала:
— С севера, из земли Лаиша, где ты поселил выходцев.
Он подумал, повел головою вправо и влево, и наконец велел детворе уйти. Женщина села возле него и долго молчала; Самсон чувствовал, что она смотрит на него пристально, а этого он не любил. Он спросил резко:
— Зачем тебя прислали, и кто? Голос ее дрожал и прерывался, когда она заговорила:
— Там страна богатая и спокойная; трудолюбивым людям хорошо там живется. Кто ушел на север бедняком, у того теперь поля, стада и рабы; и они все благословляют твое имя.
Самсон отвернулся и ничего не ответил. Она продолжала:
— Только работа была тяжелая, и от нее много людей умерло раньше времени. Самсон пожал плечами:
— Никто не умирает раньше времени. Но лучше было бы для человека умереть до своего часа, чем жить, когда час его прошел.
Женщина опять молчала; Самсон слышал ее тяжелое дыхание и боялся, что она расплачется. Никогда не любил он женских слез, а теперь ему было еще то неприятно, что она хочет плакать от жалости к нему.
— Говори, в чем дело, и ступай, — сказал он сурово.
Женщина спросила:
— Помнишь ли ты юношу — его звали Ягир, он служил тебе когда-то?
Самсон ответил раздраженно:
— Помню или нет, не твое дело. Но с него давным-давно содрали кожу филистимские палачи, и не он тебя прислал. Кто прислал тебя?
Женщина прошептала:
— У него была сестра Карни, дочь ваших соседей в Цоре. Когда взяли Ягира — много после, — она вышла замуж и ушла с мужем на север. Это она меня прислала к тебе.
Самсон поднял голову, как будто приглядываясь.
— А ты кто? — спросил он.
— Я служанка ее; но она меня любит, и я знаю все — всю ее жизнь, даже до замужества.
— Как им живется?
— Муж ее умер: там рано умирают мужчины.
— Дети?
— Сыну десять лет; и есть еще две дочери. Сына зовут, как тебя.
Самсон ничего не ответил. Его раздражение прошло, и прогнать ее теперь уже не хотелось; но ему стало грустно — он был бы рад, если бы она сама ушла.
— Зачем прислала тебя Карни? — спросил он после долгого молчания.
Женщина перевела дыхание, как будто набираясь смелости, и ответила:
— Она зовет тебя на север. Она сказала: дом мой — его дом, стада моего мужа — его стада, я и мои дети и рабы — его слуги. И весь народ будет ему рад; и он будет у нас судьею, как прежде в Цоре.
Она нагнулась к его уху и прошептала:
— Рыбаки из Дора примут тебя на лодку и отвезут на север, а там она будет ждать тебя с караваном.
Самсон опустил голову; отросшие волосы упали и наполовину закрыли его лицо, и опять он молчал несколько минут; он знал, что женщина смотрит на него, но ему уже не было стыдно.
— Долгая память у твоей госпожи, проговорил он наконец. Она прошептала:
— Годы меняют лицо; душа не меняется. Он кивнул головой, усмехнулся и сказал с неожиданной горечью:
— Это правда: госпожа твоя не изменилась. Когда-то она хотела, чтобы тот, кто будет ее мужем, спал каждую ночь под ее кровлей и не глядел в окно. Таков я теперь; за порог не ступлю и в окошко не выгляну; и теперь она прислала за мною. — Нет, — сказала женщина с внезапной твердостью. — Не потому зовет она тебя, что глаза твои потухли. Если бы дозволил Бог, она бы отдала свои глаза, чтобы ты мог встать и пойти куда хочешь. Если ты наденешь ей на палец кольцо, она будет тебе женою; но если не пожелаешь, все равно — дом ее будет твоим домом, и она будет твоей служанкой.
Самсон опять повернул к ней незрячие глаза.
— А если ты расскажешь ей, — спросил он, что и теперь я по ночам не один у себя в туземной лачуге, — что скажет на это Карни?
Он ясно расслышал, как она вздрогнула вся, с головы до ног; но она твердо ответила:
— Карни скажет: твой дом, и ночи твои; и я твоя служанка. Самсон покачал головою:
— Передай твоей госпоже, что и у меня долгая память. Я помню все ее слова — повтори их перед нею теперь от меня: не хочет Самсон, чтобы жена его плакала — ни над его бедой, ни над своею. И еще одно скажи ей. Когда-то она мне ответила так: тебе нужен котенок для забавы — а я не игрушка. Это правда: женщины Дана не на то созданы, чтобы развлекать человека в час отдыха. Но и женщины Дана любят игрушки: любят нянчить куклу, или ребенка — или больного, у которого нет своей воли. Я теперь — игрушка. Пусть: для филистимлян, даже для туземцев. Но не для Карни.
Женщина плакала, но Самсону это не было тяжело — только грустно, за нее, за себя и за все.
— Скажи ей, — говорил он, — что никогда еще не прилетал раненый орел умирать у себя в гнезде. Умирает он в далекой расселине: там видят его ящерицы, жуки, коршуны — только не орлица.
Она простонала:
— Я не орлица… Он ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99