в дальнейшем не позволяйте вашей Джульке действовать самостоятельно. Ей тоже надо привыкнуть к дисциплине. Без моего разрешения никуда не высовываться. Поняли? – сказал Самохин.
– Поняли, товарищ командир! – ответил Ашот. – Но победителя, кажется, не судят. Она ведь себя показала…
Самохин закурил, выпустил большое облако дыма.
– Ну, конечно, победителя не судят. Джулька сегодня в самом деле творила чудеса, но в дальнейшем не отпускайте. Беды не оберемся из-за нее. И мне влетит от начальства, если оно узнает, что такую гостью приютили у себя.
– Никто нас за это не осудит, – вмешался в разговор циркач, – я на месте начальства наградил бы Джульку медалью «За отвагу».
– Надо как-то передать старшине Михасю, чтобы притащил ей сегодня двойную порцию, – озабоченно добавил Ашот Сарян.
– Не мешало бы!
– Он так или иначе притащит. За этим дело не станет, – усмехнулся дядя Леонтий.
Джулька, смертельно уставшая, измученная, глядела то на одного, то на другого, прислушивалась, крутила головой, словно что-то из нашего разговора понимала. Она вертелась на плащ-палатке, то и дело облизывала раны, пыталась сорвать бинт, но тщетно: Шика Маргулис и Саша Филькин – бывалые солдаты, прошедшие огонь, воду и медные трубы, и коли что-то делали, то надежно. Джулька постепенно свыклась со своим бинтом и перестала обращать на него внимание.
Наша отважная помощница долго ворочалась на своей плащ-палатке и в конце концов уснула после трудов праведных.
Споры, шутки, остроты сразу прекратились.
Утихла стрельба на переднем крае, погасли разноцветные ракеты, которые кромсали на части над нами небо.
Мы снова стояли на своих местах, обратив пристальный взор на противоположный край зеленой балки, где засел свирепый враг. И каждый из нас был на своем посту, надежно охраняя нашу небольшую крепость, родную пядь земли.
5.
Время тянулось несказанно медленно, скучно, однообразно. Опять на переднем крае воцарилась напряженная тишина.
Мы знали, что противник попытается сегодня же что-то предпринять в отместку за свой провал, за свои потери, которые ночью понес, но он молчал. Проглотил горькую пилюлю и затаил на наш немногочисленный гарнизон свою злобу.
Вслушиваясь в непривычную тишину, могло казаться, что никакой войны вообще нет на свете. Вскоре в густом кустарнике осторожно запели неустрашимые соловьи, появившиеся неведомо откуда. Они на несколько минут погрели наши истосковавшиеся по песне души, пели с такой нежностью, словно хотели нам сказать: «Послушайте, ребята, пока не стреляет немец, мы вас немножко позабавим. Кто знает, когда еще настанет здесь такая блаженная тишина».
Мы уже, пожалуй, могли бы по очереди вытянуться на дне траншеи, чтобы вздремнуть полчасика, но сегодня никто из нас не решался позволить себе такую роскошь. Надо было быть готовыми к бою, не проспать, не прозевать секунды, когда немец начнет наступление, которым он нам угрожал. Он выставлял изредка из своих окопов огромный рупор и горланил на ломаном русском языке. «Русс зольдат! Недалек день, когда мы обрушит на вас наше секретный оружия, тогда заплачете горькими слезами. Русс зольдат, сдавайс в плен. Пойди к нам, пока ест время. Фюрер скоро пустит свой секретное ба-бах и русс капут. Спасайс, русс! Мы тебе давайт зуппе и хлеп!»
Наши ребята слушали этот идиотский бред и от души смеялись. А Ашот Сарян, сложив руки рупором,. отвечал:
«Гей, Фриц! На кой бес нам твой вонючий зуппе? Мы любим борщ с пампушками!» Дядя Леонтий добавлял К этому несколько крепких солдатских слов, которых не следует воспроизводить на бумаге… И на этом обычно заканчивался мимолетный диалог с фрицами.
Немец после этого надолго замолкал, так как обладал довольно скудным запасом русских слов.
Фашистский ночной пропагандист вместе со своим рупором исчезал, растворялся в ночной тишине, а у нас надолго воцарялись веселье, смех, шутки и остроты. Ребята смеялись и думали о том, что немец чувствует себя на нашей земле не очень уверенно, если прибегает к подобной болтовне.
И жизнь в нашей небольшой крепости снова пошла своим чередом, обычно, но неспокойно.
В часы затишья на нашем переднем крае прибавлялось немало забот. Приходилось не только чистить, драить оружие, но и пополнять запас боеприпасов, чинить одежду, обувь, а заодно и себя приводить в человеческий вид: бриться, стричься, мыться хоть как-нибудь, чтоб не утратить бравый солдатский вид.
Наша Джулька тоже постепенно пришла в себя после той памятной ночи. Чего греха таить, мы все были в восторге от поступка нашего четвероногого дружка и после этого случал полюбили ее еще больше. Поди знай, что она потом у всех будет на языке!
В тот первый вечер лейтенант Самохин не смог добиться нашего согласия, чтобы прогнали Джульку, он размышлял так: пусть, мол, погуляет покамест у нас, придет время – и ее все равно выпроводят отсюда. Начальство скоро узнает о ней, и ему, Самохину, немного попадет – что за собаки под ногами путаются?! Но зато он не рассорится со своими боевыми друзьями. Пусть приказ об изгнании Джульки исходит не от него, а от какого-нибудь старшего начальника…
Но старшие начальники не часто приходили в этот беспокойный уголок и ничего о Джульке знать не знали.
Правда, когда наши ребята приволокли тогда в штаб немецкого фельдфебеля и там увидели верзилу в изодранном, грязном мундире, искусанного, истерзанного до крови, едва державшегося на ногах, все ужаснулись:
– Кто его так обработал? Странные раны на нем. Не от пуль, не от осколков… А кто разорвал на нем мундир? Откуда он взялся такой?
В самом деле, за годы войны начальство наблюдало разных немцев – живых и мертвых, в различных одеяниях, но вот такой экземпляр – впервые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43