Глотка сжималась: душили слезы большой солдатской радости. Чем-то это знамя напоминало кузнецу из Деражни знамя полка, которое гвардейцы-знаменосцы вынесли на поле боя в разгар сражения на Курской дуге незабываемым летом сорок третьего года. Оно полыхало над траншеями, когда сотни вражеских танков и автоматчиков неслись на наши позиции, и казалось – никакая сила не сможет сдержать эту стальную лавину. И сдержали тогда. Разгромили тогда, И вдохновляло вот такое же красное знамя.Старый солдат эту битву запомнил на всю жизнь. Ребята глядели тогда на полыхающее знамя и сражались, как богатыри. Видели, как под автоматными очередями падали знаменосцы и другие подхватывали знамя из рук павших.Да, чем-то напомнил сейчас этот флаг над рейхстагом то славное знамя гвардейского полка. И ему жалко было теперь, что это старое боевое знамя, изрешеченное пулями и осколками, покоится в чехле и не реет над колонной.В разных концах города еще гремел бой. Воины добивали последние очаги сопротивления эсэсовцев, а тут, вокруг рейхстага, ребята ликовали, смеялись, плакали от счастья.Немного странно было в центре пылающего, задымленного, поверженного города, где вокруг еще гремело, слышать солдатский смех, восторженные возгласы, острые шутки. Но то были победители, а как известно – победителей не судят.Со всех сторон спешили к рейхстагу воины, запыленные, насквозь пропотевшие, измученные, израненные, но радостные, веселые. Каждому хотелось хоть на минутку забежать внутрь этой мрачной, почерневшей от дыма и копоти прусской казармы.Людской шум, возгласы, веселые шутки, смех нарастали как морская волна.В мрачном, черном зале, захламленном и заваленном трупами немцев, брошенным оружием, мундирами, крестами, побрякушками, толпились бойцы, нарастали смех, гомон, веселые возгласы. Под ногами в грязи валялись фашистские знамена с черными свастиками-гадюками, заплеванные портреты фюрера и его сподручных, громоздились на подоконниках мешки с песком, битая мебель, посуда, и смрад стоял невыносимый. Затхлый воздух забивал дыхание, и хотелось поскорее выбраться отсюда к солнцу, к свету.Да, вот она, поверженная фашистская Германия!Здесь, в этом мрачном каземате, теперь встретились друзья-солдаты, которые многие месяцы не виделись и теперь случайно тут узнали друг друга. Обнимались, целовались, радуясь победе.Наш старый солдат тоже в этой толпе кого-то узнал, обнимался, прижимал к своей груди, плакал.Бойцы снимали с ремней фляги, которые пошли по кругу, – пили за великую победу. Ради такого случая сам бог велел выпить.Преодолевая боль ран, Гинзбург направился к концу зала. Он остановился у стены, глядя на оживленных солдат. К нему подбежал Петро Зубрицкий, обнял, поцеловал в пересохшие губы и, весело смеясь, сказал:– Ну, батя, нравится здесь?– Нет… Совсем не нравится, – ответил он. – Мне только нравится работа наших солдат. Крепко потрудились. Нелегко было взять такую казарму… – И, подумав еще с минуту, закончил: – Знаешь, Петро, что я тебе скажу. Пошли отсюда. Насмотрелись, и хватит. Давай лучше выйдем на свежий воздух. Невозможно тут дышать. Ужасно воняет. Отдает духом Гитлера. Долго-долго нам придется здесь держать настежь открытыми двери и окна, пока немного выветрится этот паршивый дух его. Дух фашистской падали…Он еще что-то намеревался сказать, но вдруг заметил, как командир соседней батареи Шумакин поднял с пола кусок мелу, поднялся на громадный дубовый стол и на стене, черной от копоти, написал большими буквами, чтобы все видели: „Гей, фашистские падлы! Вам хотелась война, то мы вам ее принесли домой, и радуйтесь!“Громовой хохот пронесся по рейхстагу. Ребята держались за бока, любуясь надписью.На стол ловко вскочил маленький, светловолосый, юркий танкист в промасленном комбинезоне и черном шлеме, изучающим взором взглянув на надпись, зажал кусок мелу в крепкой руке и чуть ниже первой надписи написал: „Я сюда пришел на своем танке, господа фашисты. Русские прусских всегда бивали. По поручению Суворова – Кузьма Чубенко, из Чернигова“.К столу вразвалочку подошел стройный черномазый парень в морской форме. Он сделал жест танкисту, чтобы уступил место, неторопливо поднялся на стол и под общий хохот толпы, написал: „Первого мая сорок пятого года в Берлине побывал с ответным визитом моряк Жора из Одессы. Если, фрицы, это вам не нравится, можете жаловаться“.Новый приступ хохота охватил солдат, они подняли на руки моряка и несколько раз подбросили его вверх.На стол уже вскочило несколько солдат. И каждый писал чем попало – карандашом, мазутом, углем, мелом. На огромной стене появлялись все новые и новые надписи: „Мы пришли из Сталинграда – Попов Виктор и Булат Садыков“, „Фрицы, запомните навсегда: не лезьте свиным рылом в чужой огород! Бронебойщик Саркисян“, „Привет из Кутаиси. Ираклий Чуладзе, Мико Чигорели“.Вскоре уже вся стена была разрисована надписями. Солдаты просто расписывались на стене, писали слова на разных языках. Уже не было места на стене писать, и стали писать на толстых, почерневших колоннах патронами, гвоздями, штыками.Те, кто посмелее, взбирались на стол, карабкались на карнизы и там оставляли свои надписи. Иные стояли внизу, смеялись, сияли, читая простые и остроумные солдатские автографы.Прижавшись к толстой колонне, стоял Авром Гинзбург и смотрел на стену, читая свежие надписи, которые росли, как грибы после дождя. И вдруг его что-то толкнуло, осенила неожиданная мысль:„Чего ты стоишь тут, дурной, в сторонке, как непрошеный гость на чужой свадьбе? Разве в сегодняшнем празднике лет какой-то толики и твоего труда, твоей души?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17