Кстати, мадам Бланш приписывает Генри строительство знаменитого Клифтонского моста в Бристоле вместе с Брунелом в тысяча восемьсот каком-то году. Что ж, все эти сведения наверняка почерпнуты из энциклопедии или, какой-то другой книги, с которой сверилась мадам Бланш, когда решила сделать из Генри инженера — путейца.
Нет, довольно, пусть мадам Бланш проведет сегодня свой сеанс, а затем она скажет ей — вежливо, но твердо — что больше в ее услугах не нуждается. И они в расчете: те пятьдесят фунтов, которые она дала мадам Бланш, более чем достаточная плата. Лучше всего раз и навсегда выкинуть из головы Гарриет — и тем более Шолто. Чем реже она будет вспоминать о нем, тем лучше. А насчет угрызений совести из-за сына Гарриет… Право, что только на нее нашло? Какая-то столетней давности история, не имеющая к ней ни малейшего отношения. Надо, пожалуй, перечислить солидную сумму в Фонд спасения детей и поставить на этом точку.
В силу целого ряда причин сеанс в этот день вызвал у мисс Рейнберд раздражение. Начать с того, что мадам Бланш явилась в смехотворно короткой юбке, если учесть се возраст и комплекцию, и тонком джемпере в обтяжку; ворот джемпера под ее двойным подбородком скатался в тоненький валик, а неизменный жемчуг свисал длинной петлей чуть не до колен. Накрашена она была ярче, чем всегда, и мисс Рейнберд подумала: уж не выпила ли она? Бланш — таки выпила. По дороге в Рид-Корт она подвезла Джорджа до «Гросвенора» в Стокбридже, и там они перехватили по порции джина. Вечером они договорились вместе поужинать в «Фазане» — на полпути к дому, между Стокбриджем и Солсбери. Дальше — больше. Генри, как назло, был в ударе. Описывая процветания Рональда Шубриджа, он не стал его сравнивать (вопреки ожиданиям мисс Рейнберд) с безмятежно зеленеющим лавром, а упирал на его трудолюбие, ум и дальновидность. Ну, а мальчик, понятное дело, рос, мужал и постепенно занял место рядом с отцом, и глаза его горели одним желанием — быть достойным своих родителей. Гарриет сама не явилась, но направила сестре сообщение об Эдварде Шубридже, и мисс Рейнберд была вынуждена признать, что звучало оно вполне в стиле Гарриет: «В юности он был сказочно хорош! Как молодой бог! Светловолосый, загорелый, мускулистый… Ах, Грэйс! Как жаль, что ни ты, ни я его тогда не знали! Какое это было бы счастье, с какой радостью смотрели бы мы в будущее, сознавая, что нам есть ради кого жить! Слава богу, он унаследовал мою внешность». И, слава богу. Генри скоро переключился на описание последнего пристанища Рональда Шубриджа и его супруги ( вернее, их бренных тел)…, скромное сельское кладбище в Суссексе, у подножия холмов, над которыми в голубой небесной лазури жаворонки поют оссану, прославляя Божье творение (мисс Рейнберд терпеть не могла тавтологий!) и где тисы и лиственницы бросают прохладную тень на зеленый ковер под ногами и древние, поросшие мхом, могильные плиты.
Нет, наверное, что-то затмило ей разум, подумала про себя мисс Рейнберд, если она могла так долго терпеть эту чепуху. Хорошо хоть, что Шубриджей уже нет на свете — надо полагать, сведения у мадам Бланш достоверные. Будь они живы, они еще могли бы при желании доставить ей неприятности. Между тем Генри продолжал разливаться соловьем: своим прочувствованным голосом, в котором мисс Рейнберд уловила интонации самой Бланш, он вещал, как молодой Эдвард Шубридж буквально притягивал к себе других, таких же молодых людей — подобно цветку медоноса, притягивающему пчел. Мисс Рейнберд, несмотря на статус старой девы, была неплохо осведомлена о том, что в современном обществе в сфере интимных отношений наблюдается большое разнообразие. Она отметила про себя, что картинка, которую нарисовал Генри, мягко говоря двусмысленна: но едва ли у нее успела промелькнуть эта мысль, как Генри объявил, что Суд Высшего Добра наконец принял решение. Рональд Шубридж и его супруга, представ перед судом, заявили, что их эфирное блаженство бесконечно умножилось бы, если бы мисс Рейнберд отыскала их дорогого мальчика, восстановила его законные права на наследство и вернула его в лоно родной семьи, — жизнь наполнилась бы для нее новым смыслом, и она прожила бы остаток своих лет, окруженная теплом и заботой благодарного племянника. Он много путешествовал по свету, но срок его странствий истекает. Скоро Рид-Корт огласится веселым звонким смехом и топотом юных ног, ибо он приведет с собой сына. Эта перспектива не слишком обрадовала мисс Рейнберд. Мальчишка все верх дном перевернет! Известное дело: грязные следы на паркете, на ступенях парадной лестницы, следы велосипедных шин на лужайке перед домом поломанные кусты в саду… И произношение у него наверняка безобразное, теперь все так говорят, даже отпрыски ее респектабельных и состоятельных друзей… А на кого они все похожи? Чистые цыганята, даром что учатся в Мальборо да Веллингтоне, и чем старше, тем хуже: в университете связываются с такими же беспутными девицами, и начинают принимать наркотики, и без конца устраивают какие-то марши протеста против неизвестно чего, вместо того, чтобы сидеть за книжками… Между тем Генри завершил свою тираду: «… Их путь предопределен — они вернутся, как возвращаются весной ласточки, истомившиеся от знойного африканского солнца, когда они летят на север, домой, стремясь под сень своей благословенной родины».
Мадам Бланш вышла из транса и сказала, что ничего не помнит. Какую-то долю секунды мисс Рейнберд колебалась. Неловко все-таки вот так прямо указывать на дверь. Конечно, можно относиться ко всему этому как к невинному развлечению, в котором есть и приятные, и неприятные моменты, но продолжать сеансы ради развлечения значило бы уронить себя в собственных глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82