От
таких мыслей я весь покрывался испариной и начинал ругаться и чертыхаться,
тут же сила дотхе уходила из меня, как вода из треснувшего кувшина. Но
все-таки шел дальше; и сила моя меня не подвела: я достиг тайника у подножия
гор, поставил палатку и сделал все, что мог, для Аи -- открыл коробку
сверхпитательных кубиков, большую часть проглотил сам, но и ему влил в рот
немного бульона. Выглядел он так, будто вот-вот умрет от истощения. На руках
и на груди у него были ужасные язвы, которые еще больше воспалились от
прикосновений грубого вонючего спального мешка. Когда я обработал эти
страшные раны, уложил Аи в теплый меховой спальник и замаскировал палатку
так, как лишь зима и дикие края могут спрятать человека, не осталось больше
ничего, что я смог бы еще для него сделать. Наступила уже ночь, но на меня
надвигалась иная тьма -- расплата за самовольное вызволение всех сил и
возможностей своего тела; и тьме этой должен был я доверить теперь и себя, и
его.
Мы спали. Падал снег. Всю ту ночь и день и еще ночь моего тангенсна,
видимо, непрерывно шел снег. То была не какая-нибудь пороша, а настоящий
мощный первый снегопад новой зимы. В конце концов я очнулся и, чуть
приподнявшись, заставил себя выглянуть наружу: палатка наполовину была
засыпана снегом. Солнечные пятна и голубые тени от сугробов чередовались на
белоснежном покрывале, укутавшем землю и все вокруг. Далеко на востоке, в
вышине, висело небольшое серое облачко, смущая ослепительную яркость небес:
дым над вулканом Уденушреке, ближайшим из Огненных Холмов. Вокруг крошечного
горбика палатки лежали снега; холмы, горные вершины, пропасти, склоны -- все
было белым-бело, все было покрыто девственно чистым снежным ковром.
Я медленно восстанавливал силы, испытывая постоянную сильную слабость и
желание спать; но когда все-таки заставлял себя подняться, то непременно
давал Аи немножко питательного бульона; и к вечеру второго дня нашего общего
забытья он очнулся, хотя и не совсем сознавал, что с ним. Он сел, громко
вскрикнув, словно от ужаса, а когда я опустился перед ним на колени,
почему-то стал вырываться изо всех сил, однако такой расход энергии был для
него чрезмерен, и он снова потерял сознание. В ту ночь он без конца бредил
на каком-то абсолютно неведомом мне языке. Очень странно было в темной
неподвижности этих диких гор слушать, как он бормочет слова того языка,
который был для него родным в совсем ином мире. Следующий день оказался еще
труднее: когда я пытался хотя бы покормить его, он, видимо принимая меня за
кого-то из этих мерзавцев с Фермы, приходил в ужас от того, что ему снова
могут дать какой-нибудь наркотик. Он разражался бурными мольбами на жуткой
смеси кархайдского и орготского, жалобно просил: "Не надо!" -- и с
паническим упорством сопротивлялся мне. Это тянулось без конца, а я все еще
пребывал в состоянии танген, по-прежнему ощущая не только физическую, но и
душевную слабость, так что порой был просто не в силах заботиться о нем. В
какой-то момент я подумал, что они не только без конца кололи его
наркотиками, но и давали ему специальные препараты, подавляющие интеллект. И
тогда я решил, что если это так, то лучше бы он умер во время нашего
путешествия через лес, и лучше бы мне никогда больше так. не везло, и
лучше бы меня самого арестовали, когда я бежал из Мишнори, и отправили на
какую-нибудь Ферму, чтобы там я отрабатывал свое проклятое везенье.
Очнувшись ото сна, я заметил, что он глядит прямо на меня, и, видно,
давно.
-- Эстравен? -- изумленно прошептал он.
И тут у меня с души будто камень свалился. Я заверил его, что я -- это
я, немного покормил, уложил поудобнее, и в ту ночь впервые мы оба спали
спокойно.
На следующий день ему стало значительно лучше, он начал нормально есть.
Раны на его теле подживали. Я спросил, откуда они.
-- Не знаю. Мне кажется, это из-за уколов; они все время делали мне
какие-то уколы(
-- Чтобы предотвратить кеммер? -- Мне уже приходилось слышать подобное
от бывших заключенных -- тех, кто либо сбежал, либо был освобожден по
закону, отработав свое на Добровольческой Ферме.
-- Да. И еще другие. Не знаю, что они мне кололи, по-моему, какой-то
"эликсир правды" или что-то в этом роде. Я совсем раскис от этих уколов, но
они все равно продолжали колоть. Что они хотели узнать? Что такого
особенного мог я им сказать?
-- Они не столько пытались что-то выяснить у вас, сколько хотели вас
приручить.
-- Приручить?
-- Сделать вас послушным, насильно приучив к одной из разновидностей
оргриви, наркотика. В Кархайде это тоже практикуется. А возможно, они
просто ставили на вас, как и на всех остальных, какие-то опыты. Мне
рассказывали, что на этих Фермах испытывают, например, препараты, способные
подавлять интеллект. Я, когда впервые услышал об этом, еще сомневался,
теперь больше не сомневаюсь.
-- В Кархайде у вас тоже такие Фермы есть?
-- В Кархайде? -- переспросил я. -- Нет.
Он в волнении потер лоб рукой.
-- В Мишнори мне тоже говорили, помнится, что в Оргорейне таких ужасных
мест нет.
-- Наоборот! Они своими Фермами даже хвастаются; они любят
демонстрировать фотографии и прослушивать записи, сделанные на
Добровольческих Фермах, где досрочно освобожденные преступники якобы "вновь
привыкают" к нормальной жизни, а вымирающие племена находят надежное
убежище. Они вполне могли бы показать вам, например, Добровольческую Ферму
первого Округа -- это совсем рядом с Мишнори, чудесное место, прямо веди
кого хочешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111