Долгие часы мы спали, потом немножко ели, пытались подлечить
обмороженные места, потертости и ссадины, мысленно беседовали, потом снова
спали. Продолжавшийся три дня неумолчный вой постепенно перешел в невнятное
бормотание, потом в негромкий плач, потом наступила тишина. И пришел новый
день. Сквозь распахнутую войлочную дверь мы увидели ослепительное сияние
небес. От этого сразу стало легче на душе, хотя мы были слишком измучены,
чтобы бурно проявить свою радость, скажем, запрыгать от восторга. Мы сложили
палатку и вещи, что отняло около двух часов: мы едва ползали, словно два
немощных старца. И двинулись в путь. Явно начался спуск, хоть и довольно
пологий. Наст был просто великолепен для лыжной пробежки. Сияло солнце.
Ближе к полудню термометр показывал около -- 200. Казалось, что уже само
движение прибавляет нам сил -- мы продвигались вперед быстро и легко. В тот
день мы шли до тех пор, пока на небе не появились первые звезды.
На ужин Эстравен выдал по полной порции гиши-миши. При таком раскладе
еды у нас хватило бы только на семь дней.
-- Колесо фортуны завершает свой оборот, -- безмятежным тоном сообщил
Эстравен. -- Чтобы быстро пройти оставшийся путь, нам необходимо как следует
есть.
-- Есть, пить и веселиться, -- сказал я и неожиданно рассмеялся. Еда
подняла мне настроение. -- А лучше все вместе -- еда, и питье, и веселье.
Ведь какое же веселье без еды? -- Это показалось мне такой же загадкой, как
тот значок в кружке -- Инь и Ян, я засмеялся, но что-то было уже не то:
что-то в лице Эстравена погасило мое веселье. Мне вдруг захотелось
заплакать, но я сдержался. Эстравен был не так крепок в этом отношении, было
несправедливо провоцировать у него слезы. Он, кстати, уже уснул -- уснул
сидя, чашка из-под еды так и осталась стоять у него на коленях. Что-то не
похоже было на него, всегда такого методичного и аккуратного. Но вообще-то
поспать -- идея вовсе не плохая.
На следующее утро мы проснулись довольно поздно, позавтракали -- съели
двойную порцию, -- потом впряглись в свои полегчавшие сани и потащили их
куда-то за край этой снежной вселенной.
Ее край представлял собой крутой, покрытый ледниковыми отложениями
горный склон, где среди белых пятен снега виднелись красноватые валуны.
Внизу в мертвенно-бледном свете дня лежало замерзшее море: залив Гутен,
покрытый льдом от берега до берега, от границы Кархайда до самого северного
полюса.
Чтобы спуститься по этому склону на покрытую льдом поверхность моря,
чтобы пробраться между моренными валунами, торосами и прочими заграждениями,
созданными Ледником в сражении с теснящими его Огненными Холмами,
потребовался весь этот и весь следующий день Тогда, на второй день спуска,
мы оставили на склоне горы свои сани. Имущество вполне можно было унести на
себе: один из тюков представлял собой свернутую палатку и часть продуктов,
второй -- все остальное; на каждого пришлось килограммов по десять груза; я
еще сунул в свой мешок печку, но все равно не набралось и двенадцати
килограммов. Хорошо было отдохнуть от надоевших постромок, от бесконечного
подталкивания и перетаскивания этих саней, я сказал об этом Эстравену, когда
мы налегке двинулись в путь. Он оглянулся на сани, одинокие, брошенные в
бескрайнем хаосе льдов и красноватых скал.
-- Они отлично послужили, -- промолвил он. Его верность и преданность
одинаково распространялись и на людей, и на вещи -- терпеливые, надежные,
прочные вещи, к которым привыкаешь. Порой человек только благодаря им и
существует, но все равно бросает их и уходит. Ему явно было грустно
расставаться с нашими верными санями.
В тот вечер, на семьдесят пятый день нашего путешествия и пятьдесят
первый день пребывания на ледяном плато, в Хархахад Аннер, мы спустились с
Ледника Гобрин на лед залива Гутен. Снова шли очень долго, пока не стало
совсем темно. Воздух был морозный, но прозрачный, и стояло безветрие, а
гладкая поверхность замерзшего залива звала в путь; к тому же больше не
нужно было тащить за собой сани. Когда в тот день мы поставили палатку и
улеглись спать, было странно думать, что под нами больше уже не
двухкилометровый ледниковый щит, а всего лишь какой-то метр льда, и под ним
-- соленая вода моря Но мы недолго предавались этим размышлениям Мы были
сыты и быстро уснули.
Снова наступил рассвет; небо было ясным, мороз ниже -400. На юге
отчетливо видно было побережье, изрезанное сползшими языками Ледника и
постепенно выравнивающееся почти в прямую линию. Сначала мы шли совсем
близко к берегу. Северный ветер помогал нам, дуя в спину. Наконец мы
оказались в долине меж двух оранжевых холмов, но при выходе из нее на нас
налетел такой ураган, который буквально сбивал с ног. Мы с трудом отползли
подальше к востоку, покинув эту ровную морскую поверхность, зато по крайней
мере снова смогли стоять на ногах и даже двигаться вперед.
-- Это Ледник выплюнул нас из своей пасти, -- сказал я.
На следующий день точно перед нами открылся изгиб равнинного восточного
берега залива. Справа был все еще Оргорейн, но тот голубой полумесяц впереди
-- берега Кархайда.
В тот день мы использовали для заварки последние крохи орша и сварили
последние жалкие остатки зерен кадик; теперь у нас осталось чуть больше
килограмма гиши-миши и около ста граммов сахара.
Я не способен внятно описать последние дни нашего путешествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111