"мать". Вместо "моя рука" говорили просто: "рука" и так
далее; слова: "это мое, а то - твое" - по-правийски звучали так: "я
пользуюсь этим, а ты пользуешься тем". Утверждение Митис: "Ты будешь его
человеком" - звучало странно. Шевек непонимающе смотрел на нее.

- У тебя есть работа,- сказала Митис. У нее были черные глаза, они
сверкали, словно от гнева.- Делай ее! - И она вышла, потому что в
лаборатории ее ждала группа. Шевек растерянно смотрел на исписанный обрывок
бумаги. Он думал, что Митис велит ему поскорее исправить уравнение. Лишь
много позже он понял, что она сказала ему тогда.

Накануне его отъезда в Аббенай его соученики устроили в его честь
вечеринку. Вечеринки устраивали часто, под любым пустяковым предлогом, но
Шевека удивило, сколько энергии было вложено в эту; и он не мог понять,
почему она так удалась. Не поддаваясь влиянию других, он не замечал, что
сам влияет на них; он и понятия не имел, что к нему хорошо относятся.

Многие из них, должно быть, не один день копили для этой вечеринки
свой ежедневный паек. Еды было невероятное количество. Выпечки было
заказано столько, что пекарь дал волю фантазии и произвел на свет неведомые
доселе лакомства: вафли с пряностями, наперченные квадратики теста к
копченой рыбе, сладкие жареные лепешки, сочившиеся жиром. Были там
фруктовые напитки, консервированные фрукты из района Керанского Моря,
крошечные креветки, груды хрустящего жареного картофеля. Обильная, жирная
еда опьяняла. Все очень развеселились, а некоторые объелись.

Были сценки и представления, отрепетированные и экспромты. Тирин
обвешался лохмотьями из регенерационного контейнера и подходил то к одному,
то к другому, изображая Бедного Уррасти, нищего - это было одно из
иотийских слов, выученных всеми на уроках истории.

- Дайте мне деньги - канючил он, тряся рукой у них перед носом.-
Деньги! Деньги! Почему вы не даете мне деньги? У вас нет? Грязные
собственники! Спекулянты! Гляньте на всю эту еду, откуда вы ее взяли, если
у вас нет деньги? - Потом он выставил на продажу себя: - Кубите меня,
кубите меня, за совсем немножко деньги,- упрашивал он.

- Не "кубите", а "купите",- поправила его Роваг.

- "Кубите меня", "купите меня", какая разница, посмотрите, какое
красивое тело, неужели оно вам не нужно? - ворковал Тирин, виляя узкими
бедрами и строя глазки. В конце концов его принародно казнили рыбным ножом,
после чего он убежал и появился уже в нормальной одежде. Среди них были
искусные артисты и певцы, так что было много пения и танцев, а еще больше
- разговоров. Все говорили, не умолкая, словно завтра им предстояло
онеметь.

Ночные часы шли, и юные влюбленные уходили искать отдельные комнаты,
чтобы совокупляться; другие, захотев спать, расходились по общежитиям;
наконец среди пустых чашек, рыбьих костей и крошек пирожных, которые им еще
предстояло убрать до наступления утра, осталась маленькая кучка студентов.
Но до утра было еще далеко. Они разговаривали. Разговаривая, они понемножку
грызли то одно, то другое. Они - это Бедап, и Тирин, и Шевек, еще
пара-тройка парней, три девушки. Они говорили о пространственном
представлении времени в виде ритма и о связи древних теорий Числовых
Гармоний с современной темпоральной физикой. Они говорили о том, каким
стилем лучше всего плавать на длинные дистанции. Они говорили о том, было
ли детство каждого из них счастливым. Они говорили о том, что такое
счастье.

- Страдание - это недоразумение,- говорил Шевек, наклоняясь вперед,
широко открыв просветлевшие глаза. Он был все еще долговязый и тощий,
большерукий, лопоухий, угловатый; но он был очень красив в совершенстве
здоровья и силы юного мужчины. Его серовато-коричневые волосы, как и у
остальных, были тонкими и прямыми; как и остальные, он не стриг их и
откидывал со лба назад, подхватывая повязкой. Лишь у одной из них - у
темноволосой девушки с высокими скулами и пл оским носом - была другая
прическа; она постриглась в кружок, так, что волосы облегали ее голову
блестящей шапочкой. Она не отводила от Шевека серьезного взгляда. Губы у
нее жирные от жареных лепешек, а на подбородке - крошка.

- Оно существует,- сказал Шевек, разводя руками.- Оно реально. Я
могу называть его недоразумением, но я не могу сделать вид, что оно не
существует или когда-нибудь перестанет существовать. Страдание есть условие
нашего существования. И когда оно приходит, мы узнаем его. Мы узнаем его
как истину. Конечно, надо лечить бо лезни, не допускать голода и
несправедливости, как и делает наш социальный организм. Но никакое общество
не может изменить природу существования. Мы не можем предотвратить
страдание. Эту боль и ту боль - да, но не Боль. Общество может облегчить
только социальное страдание - излишнее страдание. Остальное остается.
Корень, реальность. Всем нам, кто здесь сидит, предстоит узнать горе; если
мы проживем пятьдесят лет, значит, пятьдесят лет мы будем чувствовать боль.
А в конце мы умрем. Это - условие нашего рождения. Я боюсь жизни! Иногда
мне... мне очень страшно. Любое счастье остается тривиальным. И все же я
спрашиваю себя: может быть, все это - недоразумение? Вся эта погоня за
счастьем, эта боязнь страдания... Может быть, вместо того, чтобы бояться
его и убегать от него, можно... пробиться сквозь него, уйти за его пределы.
За его пределами что-то есть. Ведь страдает наше "я", а есть место, где
"я"... перестает существовать. Я не знаю, как это сказать. Но я полагаю,
что та реальность, та истина, которую я распознаю в страдании так, как не
распознаю ее в душевном спокойствии и счастье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96