Но, насколько я
понимаю, законам и правительствам никогда не удавалось управлять идеями,
даже на Уррасе. Как бы иначе смогла Одо разработать свои идеи? Как смогло
бы одонианство стать всемирным движением? Архисты пытались затоптать его,
но у них ничего не получилось. Идеи нельзя уничтожить, подавляя их. Их
можно уничтожить, только отказываясь замечать их. Отказываясь думать...
отказываясь изменяться. А наше общество поступает именно так! Сабул
использует тебя, где только может, а где не может - не дает тебе
публиковаться, преподавать, даже работать. Правильно? Иными словами, он
имеет над тобой власть. Откуда она у него взялась? Это не официальная
власть - такой не существует. Это не интеллектуальное превосходство - он
им не обладает. Он черпает ее во врожденной трусости, заложенной в сознание
среднего человека. Вот та властная структура, частью которой он является, и
которой он умеет пользоваться. Правительство, в существовании которого
никто не признается, признать существование которого было бы недопустимо, и
которое правит одонианским обществом благодаря тому, что душит
индивидуальный разум.

Шевек оперся ладонями о подоконник и сквозь тусклые отражения в стекле
смотрел в темноту за окном. Наконец он сказал:

- С ума ты сошел, Дап, что ты несешь?

- Нет, брат, я в своем уме. С ума-то людей сводят как раз попытки
жить вне реальности. Реальность ужасна. Она может убить человека. Со
временем и убьет, непременно. Реальность - это боль, ты же сам говорил. Но
с ума людей сводит ложь, бегство от реальности. Именно ложь порождает у
человека желание покончить с собой...

Шевек резко обернулся к нему.

- Но ты же не можешь всерьез говорить о правительстве здесь, у нас!

- Томар, "Определения": "Правительство: узаконенное использование
власти для поддержания и расширения власти"... Замени "узаконенное" на
"вошедшее в обычай" и получишь Сабула, и Синдикат преподавания, и КПР.

- КПР!

- КПР к настоящему моменту стало по своей сути архической
бюрократией.

Через несколько секунд Шевек рассмеялся не вполне натуральным смехом и
сказал:

- Да полно, Дап, это, конечно, забавно, но малость болезненно, не так
ли?

- Шев, тебе никогда не приходило в голову, что то, что аналогическая
модальность именует "болезнью", социальным недовольством, отчуждением, по
аналогии можно назвать также и болью, тем, что ты подразумевал, когда
говорил о боли, о страдании? И что, как и боль, это выполняет в организме
свою функцию?

- Нет! - с силой сказал Шевек.- Я говорил в личном, в духовном
аспекте.

- Но ты говорил о физическом страдании, о человеке, умиравшем от
ожогов. А я говорю о духовном страдании! О людях, которые видят, как
напрасно пропадает их талант, их работа, их жизнь. О том, как умные и
талантливые подчиняются тупицам. О том, как зависть, жажда власти, страх
перед переменами душат силу и мужество. Пер емена есть свобода, перемена
есть жизнь - существует ли что-нибудь более важное для одонианского
мышления, чем это? Но ведь больше ничего и никогда не меняется! Наше
общество больно. Ты это знаешь. Ты болен его болезнью. Его самоубийственной
болезнью!

- Хватит, Дап. Брось.

Бедап больше ничего не сказал. Он начал методически, задумчиво грызть
ноготь на большом пальце.

Шевек снова сел на спальный помост и уронил голову в ладони. Оба долго
молчали. Снег перестал. Сухой, темный ветер бился в окно. В комнате было
холодно; оба юноши сидели в куртках.

- Вот смотри, брат,- сказал наконец Шевек.- Индивидуальное
творчество подавляет не наше общество. Его подавляет бедность Анарреса. Эта
планета не рассчитана на то, чтобы обеспечивать существование цивилизации.
Если мы не станем помогать друг другу, если мы не будем отказываться от
своих личных желаний ради общего блага, то ничто, ничто на этой бесплодной
планете не сможет нас спасти. Наша единственная возможность выжить -
людская солидарность.

- Солидарность, да! Даже на Уррасе, где еда с деревьев в рот падает,
и то Одо говорила, что единственная наша надежда - людская солидарность.
Но мы эту надежду предали. Мы позволили сотрудничеству превратиться в
повиновение. На Уррасе правит меньшинство. Здесь, у нас, правит
большинство. Но все равно это правительство! Социальное сознание перестало
быть живым, оно превратилось в машину, в машину власти, управляемую
бюрократами!

- Ты и я могли бы вызваться, и через несколько декад получить
назначение в КПР. Разве это превратило бы нас в бюрократов, начальников?

- Шев, дело не в людях, которых назначают в КПР. Большинство из них
похоже на нас. Даже слишком похоже на нас. Наивные, с добрыми намерениями;
и это не только в КПР. Это - всюду, на всем Анарресе. В учебных центрах, в
институтах, на рудниках, на консервных заводах, на рыбозаводах, на
сельскохозяйственных и научно-исследовательских станциях, на фабриках, в
узкопрофильных общинах - всюду, где функция требует умелой работы и
стабильности. Но эта стабильность дает простор авторитарному импульсу. В
первые годы Заселения мы помнили об этом
и остерегались этого. Тогда люди умели очень тонко отличать управление
работой от управления людьми. Они делали это так хорошо, что мы забыли, что
в людях желание доминировать так же центрально, как импульс к взаимопомощи,
что его надо тренировать в каждом человеке, в каждом новом поколении. Никто
не рождается одонианином, как никто не рождается цивилизованным! Но мы об
этом забыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96