- Я его еще раньше тебя знал. Что такое, по-твоему, Приют - тюрьма,
что ли? Это - убежище. Если там есть убийцы и люди, постоянно бросающие
работу, то потому, что они сами туда попросились, там на них ничто не
давит, и возмездие им там не грозит. Но кто эти люди, о которых ты все
время говоришь: "они"? "Они" его свели с ума, и так далее. Ты хочешь
сказать, что вся наша социальная система плоха, что, в сущности, "они" -
преследователи Тирина, твои враги - что "они" - это мы, наш социальный
организм?

- Если ты можешь отмахнуться от Тирина, считая его отказчиком от
работы, то мне с тобой, пожалуй, больше не о чем говорить,- ответил Бедап,
скорчившийся на стуле. В его голосе слышалась такая неприкрытая и простая
печаль, что праведный гнев Шевека мгновенно прошел.

Некоторое время оба молчали.

- Пойду-ка я лучше домой,- сказал Бедап, с трудом распрямил затекшие
ноги и встал.

- Отсюда час ходу. Не валяй дурака.

- Да я подумал... Раз так...

- Не дури.

- Ладно. Где здесь сральня?

- Налево, третья дверь.

Вернувшись Бедап сказал, что ляжет на полу, но так как половика не
было, а теплое одеяло было только одно, то Шевек, не утруждая себя поисками
других слов, назвал эту идею дурацкой. Оба они были мрачны и раздражены;
злы, как будто дрались, но не всю злость рассеяли этой дракой. Шевек
раскатал матрац, и они легли. Когда лампу выключили, в комнату вошел
серебристый мрак, полутьма городской ночи, когда на земле лежит снег, и
свет слабо отражается от земли вверх. Было холодно. Каждый из двоих с
радостью ощущал тепло тела соседа.

- Насчет одеяла - беру свои слова обратно.

- Слушай, Дап, я не хотел...

- Ох, давай поговорим об этом утром.

- Ладно.

Они придвинулись друг к другу поближе. Шевек повернулся лицом вниз и
не прошло и двух минут, как заснул. Бедап пытался бороться со сном, но все
глубже проваливался в тепло, в беззащитность, в доверчивость сна и уснул.
Ночью один из них громко вскрикнул во сне. Второй сонно положил на него
руку, бормоча что-то успокоительное, и слепая теплая тяжесть его
прикосновения пересилила всякий страх.

На следующий вечер они опять встретились и обсудили, не стоит ли им на
время стать партнерами, как раньше, когда они были подростками. Обсудить
это было необходимо, так как Шевек был определенно гетеросексуален, а Бедап
- определенно гомосексуален; удовольствие от этого получил бы главным
образом Бедап. Однако, Шевек совершенно не возражал против того, чтобы
возобновить старую дружбу; и когда он понял, что для Бедапа очень много
значит его сексуальный компонент, что в нем состоит для Бедапа истинный
смысл дружбы, он взял инициативу на себя и с изрядной чуткостью и
настойчивостью добился, чтобы Бедап опять провел с ним ночь. Они заняли
свободную отдельную комнату в одном из бараков в центре города, и оба
прожили там около декады; потом они снова разделились, Бедап отправился в
свое общежитие, а Шевек - в 46-ю комнату. Ни у того, ни у другого
сексуальное желание не было настолько сильным, чтобы эти отношения
затянулись. Они просто подтвердили прежнее доверие друг к другу.

И однако, Шевек, который по-прежнему виделся с Бедапом почти
ежедневно, порой не мог понять, что именно ему нравится в друге, почему он
доверяет ему. Теперешние взгляды Бедапа он находил отвратительными, а его
упорное стремление обсуждать их - утоми тельным. Почти каждый раз, как они
встречались, они начинали яростно спорить. Они довольно сильно обижали друг
друга. Расставаясь с Бедапом, Шевек часто обвинял себя в том, что просто
цепляется за дружбу, которую уже перерос, и сердито клялся себе больше не
видеться с Бедапом.

Но дело было в том, что взрослый Бедап нравился ему больше, чем
мальчик. Да, Бедап мог быть упрямым, нелепым, догматичным, ниспровергать
основы; но он достиг такой свободы мышления, какой так страстно жаждал
Шевек, хотя ее выражение было ему отвратительно. Бедап изменил жизнь
Шевека, и Шевек понимал это, понимал, что теперь он наконец стал двигаться
вперед, и что это сделал возможным именно Бедап. На каждом шагу этого пути
он воевал с Бедапом, но продолжал приходить, чтобы спорить, чтобы причинять
боль, и чтобы ему самому причиняли боль, чтобы за гневом, отрицанием и
неприятием находить то, чего искал. Он не знал, чего ищет. Но знал, где
искать.

В этот период он чувствовал себя таким же несчастным, как и в
предыдущие годы. Работа у него по-прежнему не ладилась: в сущности, он
вообще забросил темпоральную физику и вернулся к скромной лабораторной
работе, ставил в радиационной лаборатории разные опыты, в которых ему
помогал умелый, молчаливый лаборант, изучая
субатомные скорости. Это была хорошо область, и его обращение к ней
его коллеги восприняли, как признание в том, что он наконец перестал
оригинальничать. Синдикат членов Института дал ему вести курс
математической физики для поступающих студентов. Он не ощущал никакого
торжества от того, что наконец получил курс, так как этот курс ему именно
дали, разрешили его вести. Ничто его не радовало, не утешало. То, что стены
его жесткого пуританского сознания раздвинулись на такое огромное
расстояние, было для него чем угодно, только не утешением. У него было
такое чувство, что он заблудился и замерзает. Но ему было некуда пойти,
негде укрыться, поэтому он уходи л все дальше на мороз, все больше сбивался
с дороги.

У Бедапа было много друзей, сумасбродных и недовольных существующим
положением дел, и некоторым из них был симпатичен этот застенчивый парень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96