Так и
у нас с Лабексом вышло, точно также. Нам уж больше не быть вместе. Где уж
там, когда все РРС - единым фронтом против нас. Вон она, кроватка-то,
пустая. Бедняжечка! Она уж четыре декады все плакала, день и ночь. Часами
мне спать не давала. Это, конечно, от того, что еды не хватает. У Таквер
стало убывать молоко. И вообще - взять и отправить кормящую мать по
мобилизации за сотни миль, это ж подумать только! Ты, наверное, не сможешь
поехать к ней туда... куда ж это они ее послали-то?

- На Северо-Восток. Бунуб, я хочу пойти позавтракать. Я голоден.

- Правда, типично, что они это сделали, пока тебя не было?

- Что сделали, пока меня не было?

- Услали ее... разбили партнерство.- Теперь Бунуб читала записку
Сабула, которую тщательно расправила.- Они знают, когда начать! Ты ведь,
наверно, теперь выедешь из этой комнаты, да? Тебе не позволят остаться в
двойной. Таквер говорила, что скоро вернется, но было видно, что она просто
себя подбадривает, и только. Свобода, считается, что мы свободные, прямо
анекдот! Перебрасывают туда-сюда...

- Да черт возьми, Бунуб, если бы Таквер не хотела принять это
назначение, она бы отказалась. Ты же знаешь, что нам грозит голод.

- Да я и то подумала, не надоело ли ей здесь, это часто бывает после
того, как родится ребенок. Я уж давно думала, что вам надо было ее в ясли
отдать. Это ж надо, сколько она плакала. Дети мешают партнерам. Стесняют
их. И вполне естественно, что ей, как ты говоришь, захотелось переменить
обстановку, и, когда появилась такая возможность, она за нее ухватилась.

- Я этого не говорил. Я иду завтракать.- Шевек вышел, широко шагая,
чувствуя, как у него все дрожит в пяти-шести чувствительных точках, в
которые точно попали шпильки Бунуб. Эта женщина была страшна тем, что
высказала вслух все его самые гнусные страхи. Сейчас она все еще оставалась
в комнате, небось, планировала, как в нее въедет.

Он проспал и вошел в столовую перед самым закрытием. Все еще голодный,
как волк, после своей поездки, он взял двойную порцию и каши и хлеба.
Парнишка-раздатчик взглянул на него и нахмурился. Нынче никто не брал
двойных порций. Шевек ответил таким же хмурым взглядом и ничего не сказал.
За последние восемьдесят с лишним часов он съел две миски супа и одно кило
хлеба и имел право наверстать упущенное; но черт его побери, если он будет
оправдываться. Существование само служит оправданием, потребность - это и
есть право. Он - одонианин, чувствовать себя виноватыми он предоставляет
спекулянтам.

Он сел один, но к нему тут же подсел Десар, улыбаясь, уставился своими
непонятными косящими глазами на него или куда-то рядом с ним.

- Давно не было,- сказал Десар.

- Набор на сельхозработы. Шесть декад. А здесь как дела?

- Скудновато.

- А будет еще скуднее,- пообещал Шевек, но без особого убеждения,
потому что в этот момент он ел, и каша была необыкновенно вкусная.- "Беда,
тревога, голод!" - говорил его передний мозг, вместилище интеллекта, но
задний мозг, нераскаянным дикарем скорчившийся сзади, в темной глубине его
черепа, твердил: "Сейчас - еда! Сейчас - еда! Хорошо, хорошо!"

- Сабула видел?

- Нет, я вчера приехал поздно ночью.- Шевек поднял глаза на Десара и
сказал, пытаясь изобразить безразличие:

- Таквер мобилизовали на голод; ей пришлось уехать четыре дня назад.

Десар с непритворным безразличием кивнул:

- Слыхал. А ты слышал про реорганизацию Института?

- Нет. А что такое?

Математик положил на стол плашмя длинные узкие ладони и стал
разглядывать их. Он всегда был косноязычен и изъяснялся телеграфным стилем,
собственно говоря, заикался; но словесное это заикание или психическое,
Шевек так и не разобрался. Десар ему всегда нравился, почему - он сам не
знал, но бывали моменты, когда Десар был ему крайне неприятен, опять-таки
неизвестно почему. Сейчас был один из таких моментов. В выражении губ
Десара, в его опущенных глазах было что-то хитрое, как в потупленных глазах
Бунуб.

- Перетряхивают. Урезают все нефункциональное. Шипега выкинули.

Шипег был математиком; он славился своей тупостью, но так старательно
подлизывался к студентам, что ухитрялся в каждой четверти обеспечить себе
один курс по требованию студентов.

- Перевели. В какой-то региональный институт.

- Окучивал бы он земляной холум, меньше бы вреда принес,- сказал
Шевек. Сейчас, когда он наелся, ему стало казаться, что засуха может в
конечном счете пойти на пользу социальному организму. Приоритеты опять
становятся отчетливо видны. Слабость, слабые места, больные места будут
выжжены, вяло работающие органы снова начнут функционировать в полную силу,
с политического тела будет срезан жир.

- Замолвил за тебя слово на институтском собрании,- сказал Десар,
подняв взгляд, но не глядя в глаза Шевеку, потому что не мог этого сделать.
Шевек еще не знал, что он имеет в виду, но еще пока Десар говорил, Шевек
уже понял, что он врет. Он точно знал: Десар замолвил слово не за него, а
против него.

Теперь ему стало ясно, почему Десар ему порой так противен: в эти
минуты он различал (до сих пор не признаваясь себе в этом) в характере
Десара элементы чистой злобы. Столь же ясно и столь же отвратительно Шевеку
стало и то, что Десар любит его и пытается обрести власть над ним. Кривые
дорожки собственнического инстинкта, лабиринты любви/ненависти для Шевека
были лишены смысла; дерзкий, нетерпимый, он проходил через их стены
насквозь. Он больше не разговаривал с математиком, а доел завтрак и пошел
через квадрат институтского двора, сквозь яркое утро ранней осени, в
кабинет физики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96