Пойдем покажу. В нижней штольне сколько хочешь
ключей. Ты просто не туда свернул. Когда-то я тут в ледяной воде по колено
вдоволь настоялся, пока жила не иссякла. Давно это было. Ну пошли.

Старый рудокоп, показав источник, проводил Гуннара обратно и
предупредил, что дальше по течению ручья идти опасно, потому что крепления
наверняка сгнили и могут рухнуть даже от звука шагов, тогда жди обвала.
Все деревянные столбы на берегу источника обросли сверкающими белыми
кристаллами, мохнатыми, словно шерсть, - может, селитра, а может, какая-то
разновидность плесени. Над маслянистой поверхностью черной воды выглядело
это довольно жутко. Вновь оставшись в одиночестве, Гуннар подумал, что
ему, должно быть, приснился этот странный белый туннель, заполненный
черной водой, а также и рудокоп, приходивший сюда. Увидев далеко внизу в
туннеле мелькнувший огонек, он скрючился за кварцевым выступом, зажав в
руке увесистый кусок гранита: внезапно страх, гнев, горечь слились здесь,
в этой темноте, воедино, породив четкое решение - он никому больше не
позволит поднять на него руку. Решимость эта была слепой, тяжелой и
мрачной, как камень, зажатый в его руке, и давила на душу.
Но это оказался всего-навсего старый рудокоп, и он принес Гуннару
толстый кусок сухого сыра.
Они сидели рядом и разговаривали. Гуннар с аппетитом ел сыр, потому
что еды у него уже совсем не осталось, и слушал старика. И чувствовал, что
от этого на душе становится чуточку легче и даже будто бы легче становится
видеть в темноте.
- А ведь сам-то ты не из солдат, - сказал старик, и Гуннар ответил,
что когда-то был студентом, но больше объяснять ничего не стал, не смея
сказать, кто он на самом деле. Старик знал все, что происходит в округе,
он рассказывал и о том, как сожгли Круглый Дом на холме, и о графе Борде.
- Эти, в черных рясах, увезли его в город, говорят, там он предстанет
перед советом Святой Церкви и его будут судить и пытать. А за что
пытать-то? Что он такого сделал? Охотился себе на кабанов, оленей да
лисиц. Тогда уж пусть его лисицы и судят. И вообще, кругом что-то
непотребное делается: черные эти всюду вынюхивают, солдат понагнали, жгут
дома, людей пытают... Оставили бы честных людей в покое. Граф этот тоже
хороший был человек, очень даже. Хоть и богатый. Справедливый господин,
ничего не скажешь. Вот только верить-то никому нельзя, никому. Это только
в шахте людям верить можно, тем, кто каждый день под землю спускается. На
что человеку тут надеяться - разве что на собственные руки да руки
товарищей. Чем тут от смерти спасешься, если обвал случится, крепеж не
выдержит, если засыплет тебя, - только товарищи и помогут, их кирки да
воля железная. Там, наверху, под солнцем никакого серебра и в помине бы не
было, если бы здесь, внизу, в темноте не было между нами доверия. Здесь у
тебя друзья надежные. Да сюда только такие и спускаются, других тут нет.
Виданное ли дело, чтобы владелец рудника в своих кружевных манжетах полез
по лестнице в шахту, или те же солдаты - все вниз да вниз, в темноту как в
колодец? Ну уж нет! Эти не полезут! По траве-то они все бегать горазды, а
что толку от их мечей да крика здесь, в темноте? Поглядел бы я, как они
тут побегают...
В следующий раз старик привел с собой еще одного человека, и они
принесли Гуннару масляную лампу и глиняный кувшин с маслом, а еще - сыру,
хлеба и несколько яблок.
- Это Ганно в голову пришло - лампу-то захватить, - сказал старик. -
Фитиль у нее из пеньки, ежели гаснуть начнет, дунь как следует, она и
разгорится. Вот тут еще дюжина свечей. Пер-младший постарался, порядком
натаскал их из раздаточной.
- И все они знают, что я здесь?
- Мы знаем, - коротко ответил старик, - мы, а не они.
Несколько дней спустя Гуннар вновь прошел по нижнему коридору шахты
на запад, до того места, где впервые встретил шахтеров с пляшущими как
звезды огоньками свечей на касках, и подошел к ним. Рудокопы пригласили
его разделить с ними нехитрую трапезу, провели по туннелям, показали
насосы и основной ствол с лесенками и корзинами, висящими на подъемных
блоках. Ветер, проникавший в ствол шахты, пахнул, как ему показалось,
дымом пожарища, и он отшатнулся. Они вместе вернулись в штольню. Рудокопы
позволили ему поработать вместе с ними и обращались с ним как с гостем или
с ребенком. Он стал их приемышем, их тайной.
Что ж хорошего - по двенадцать часов в день копаться в черной норе
под землей и знать, что ничего своего у тебя там нет: ни тайны, ни клада,
ничего.
Разумеется, они добывали под землей серебро. Но жила истощилась, и
там, где когда-то трудилось одновременно десять команд по пятнадцать
человек в каждой и не смолкал грохот, скрип и стук нагруженных корзин,
влекомых вверх скрипучей лебедкой, и шлепки падающих вниз пустых, теперь
работали всего восемь рудокопов. Всем за сорок - считай, пожилые. Это были
те, кто не знал другого ремесла, кроме шахтерского. Здесь, в твердых
гранитах материнской породы, в разбегающихся тоненьких жилочках оставалось
еще немного серебра. Иногда за две недели работы им удавалось продвинуться
вперед едва ли на фут.
- Большой был рудник! - говорили они с гордостью.
Они показали астроному, как прилаживать клин и наносить удар молотом,
как потом продвигаться с помощью прекрасно сбалансированной и острой кирки
вдоль жилы, проходящей в граните, как выбирать и дробить руду, что в ней
искать, как найти редкие светлые жилочки чистого серебра, хрупкого
драгоценного металла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9