Полуобняв паренька за плечи и видя, как изменено его лицо тесным, неразношенным шлемофоном, его сморщенные веки, напоминал:
- Направление - держать!
Это о взлете говорил инспектор, о подсобной примете, ориентире на горизонте, помогающем не уклоняться...
- Направление, товарищ полковник, одно - на фашистов!
- Уцепись за хутор, голова! Хутор видишь? На него взлетай!
- Есть, хутор!
Инспектор съезжал по крылу на землю, пряча свое смятение, неспособность что-то изменить, улучшигь.
"Десятилетку кончил. Определенно!" - слушал он другого истребителя, зычноголосого, с выправкой строевика-гвардейца. Черты лица не по возрасту определенны, изгиб складок вдоль крутого лба - в контрасте с достоинством и собранностью молодого летчика... А выправка! Таким разворотом плеч в авиации блещут редко.
- Давно воюете?
- С двадцать третьего числа. Нынче двадцать пятое. Давно.
- Идут дела? Или как?
Чем-то сержант неуловимо привлекает.
- Напарника увели, - указал сержант на летчика, похожего на мать. - Как буду без него - не знаю.
- Слетались?
- С детского сада, товарищ полковник.
- Мне казалось - с ясель...
- Или даже с ясель... Упор делали на то, чтобы немцы нас не расщепили.
- Правильная установка... Что имели по истории? - Василий Павлович почему-то решил, что он найдет с ним общий язык, если коснется истории.
- Не профилирующий предмет, - улыбнулся сержант. Резкие складки на лбу летчика разгладились, лицо прояснело.
- - Студент?
- Два курса архитектурного.
- На экзаменах по рисунку давали голову Сократа?
- Если бы... Корпел над Диадуменом.
- Олимпиец с копьем?
- Олимпиец с копьем - Дорифор, - сержант осторожно поправил полковника. - Диадумен - олимпиец-победитель. Олимпиец, который повязывает себя лентой. - Неожиданный, быть может, неуместный разговор смягчил, расслабил сержанта, его образцовая выправка потерялась, медленным, шутливо-грациозным поворотом головы и плавным движением рук он передал, чуть-чуть шаржируя, горделивость утомленного грека-триумфатора с лентой, изваянного Поликлетом. Радиошнур, вделанный в шлемофон летчика, свисал за его спиной китайской косицей.
Таким он и остался в памяти инспектора.
Проводы - нервы, ожидание - пытка.
Время на исходе, а горизонт светел, спокоен, чист, потом на небесном своде замаячит один-одинешенек... Наш ли? Наш. А дойдет, единственный из восьмерки? Он не летит, шкандыбает, клюет носом, покачивает крыльями, и стоянка, земля, безотчетно вторит судороге его движений...
Сел. "Лейтенант, - говорят на стоянке. - Виктор Тертышный".
- Разрешите доложить, товарищ полковник, пришел! - выпаливает летчик, оглушенный происшедшим, понимая пока что немногое: майора, водившего группу, нет, двух его замов нет, а он, пилотяга без году неделя - выбрался, явился.
- Вижу, что пришел. Группа где, лейтенант Тертышный?
Лейтенант ждет скорее поощрения, похвалы, чем требовательного спроса.
- Был поставлен в хвост, товарищ полковник. В хвост, а не в голову колонны поставлен, вот что достойно сожаления, так он отвечает.
- Замыкающим последней пары, - продолжает летчик, - из атаки вышел ни-ко-го, степь да степь...
- Вышли - влево?
- Вправо.
- А было условлено?
- Условлено влево. Но слева, товарищ полковник, - то ли вспоминает, то ли подыскивает оправдание летчик, - очень сильный огонь. На сунешься, пекло... Я блинчиком, блинчиком...
Вправо?
- Ага... Когда смотрю - один. Такое дело, курс девяносто, и домой...
- Сколько у вас боевых вылетов?
- Первый, товарищ полковник...
Что с него взять, с Тертышного...
Выезжал Василий Павлович и на передний край, в убежище из трех накатов, где воздух без паров бензина и пыли, куда ночью с реки тянет свежестью, а днем, с духотой и зноем, сгущается трупный смрад. Живя в соседстве с пехотой колебаниями и поворотами наземного боя, Потокин наблюдал за воздушными схватками, штурмовиками, поддерживая на последующих разборах вылетов инициативных, смелых командиров, помогая изживать шаблон, намечая пути дальнейших поисков в организации и ведении боя. Близость к пехоте, личные, многократно проверенные впечатления придавали суждениям Потоиина убедительность. В этом смысле ему однажды особенно повезло: на НП, где он находился, был заброшен редкостный по тем временам трофей, прихваченный до ходу танкового контрудара вместе с термосами, финками, зажигалками, прочими солдатскими цапками, - немецкая полевая рация ФУГ-17. Компактная, надежная в узлах, на резиновом ходу. Потокин, нацепив литой резины наушники, шарил в эфире, когда появился утренний наряд "мессеров". Вслушиваясь, подстраиваясь на волну, Василий Павлович сквозь ветку тальника над головой следил, как приготовляются "мессера" к защите порученного им квадрата: запасаются высотой, выбирают освещение. Вскоре он их услышал. На волне, отведенной ведущему, ни воплей, ни посторонних команд. Беззвучное торжество дисциплины.
Своих Потокин проглядел.
Он увидел их с опозданием, не всех сразу.
Вначале бросились ему в глаза два наших тупоносых истребителя И-16, два маленьких "ишачка", в любых обстоятельствах юрких и маневренных, но тут словно бы тем-то связанных. Низко, над самой землей, меняясь друг с другом местами, они, казалось, все силы прилагали к тому, чтобы не продвигаться вперед. Точнее, продвигаться вперед как можно медленней. Потокин их не понимал. Выставившись из отрытого для радиостанции окопчика чуть ли не по пояс, он увидел всю группу и понял причину такого поведения истребителей: еще ниже "ишачков", что называется, елозя брюхом по руслу старицы, рокотало, приглушенное боем артиллерии, звено наших ветхозаветных Р-5.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81