..
"ББ водил, а "мессера" гуляли, как хотели"... - вертелось у Силаева на языке, но сказать об этом вслух он по решился, опасаясь упреком ли, неосторожным ли признанием привлечь внимание к собственному сходству с "ванькой-встанькой", как с сожалением и насмешкой крестила фронтовая аэродромная молва летчиков-бедолаг, которые, казалось, только то и делали, что, дойдя до переднего края, с первым же залпом, с первой очередью валились на землю...
Разговор вроде бы завязался, капитан в него не вступал, мимикой, жестом поощряя новичков к свободному общению.
С тихой, глуховатой жесткостью, на которую так чуток свежий слух, поминался за столом Севастополь, его Куликовч поле и мыс Херсонес... Мыс Херсонес, где кровью харкали год назад, безвестные российские речушки, села и деревни, близ которых сбивали, были сбиты, падали, горели...
- Под Мысхако одним залпом накрыло командира полка и ведомого, - взял тут слово ББ, отставляя в сторону подчищенную хлебной коркой тарелку; похоже, он имел обыкновение так вклиниваться в общий разговор. Гомон за столом уменьшился. - Причем в первом боевом вылете накрыло, они только из ЗАПа пришли. Ведомый-то еще стручок, а командир - летака, строевик, любил все по букве, его у нас в училище курсанты Мухобоем звали...
- Жлоб! - с резвостью захмелевшего от трех глотков вылез в тишине бровастый младший лейтенант, держа на коленях фуражку и напряженно косясь в сторону капитана. Новичка придержали, ткнув слегка в нетронутую им тарелку, он не унимался...
- Духом был тверд, - строго возразил ему Глинка, с печалью глядя поверх голов. - Погиб, не повезло, - войны не знал. А ведомый выбрался, его снова на задание. Тем же курсом, на Мысхако, где сгорел командир... Да... Неприятный осадок, конечно, действует, но что можно сказать? Неустойчив оказался парень. Поддался мандражу, ну и в штрафбат... Младшой! - через весь стол обратился ББ к Силаеву. - Оставайся-ка ты у меня.
- Я? - переспросил Борис.
- Сделаю из тебя истребителя. Вывезу, натаскаю. Будем фрицев на пару рубать. Стол притих.
- Он, товарищ командир, того... долго думать будет, - воспользовался паузой младший лейтенант из новичков, строго сводя крутые брови и упреждая попытку цыкать на него.
- Истребитель - это истребитель, - продолжал Глинка, обращаясь к Силаеву. - Один в кабине, сам себе хозяин и отвечаешь только за себя. В бою выложился, с умом да расчетом, - все, на коне, собирай урожай... Ни от кого не зависишь, что и дорого.
Конон-Рыжий, все время почтительно молчавший, при этих словах капитана несколько напрягся. Не меняя позы, переставил под табуретом ноги. Раздвинул их пошире, прижал голенища сапог к ножкам. Борис это отметил. Засомневался, подумал он, не бросит ли его командир. Не оставит ли его командир снова, как двадцать седьмого числа...
- Вы лучше меня возьмите ведомым, - захмелевший истребитель-новичок в своем намерении заручиться поддержкой Глинки был настойчив.
- Его возьмите, - улыбнулся Силаев, любивший великодушный жест на людях.
Глинке это не понравилось. Он насупился, заморгал глазами.
- Твои в полку прочтут в газетке: "Отличился в бою истребитель Силаев..." - спохватятся: как? Ведь он же наш, штурмовик? Туда-сюда, по начальству... поздно. Героев не судят.
- Я вчера сообщил своим, что сижу на "пятачке", жду "кукурузника", - в краске смущения объяснял Силаев, далекий от мысли, что сватовство, затеянное Глинкой в присутствии молодых истребителей, могло иметь и воспитательную цель, показать, как поощряется на "пятачке" находчивость, - Товарищ капитан, - благодарно добавил Силаев, - за Индию! - и поднял кружку.
- Ну, смотри, - вроде как отступился от него капитан. - Братцы, за Индию!
Конон-Рыжий подсел к Силаеву, тиснул его, зашептал в ухо жарко и непонятно:
- Ну, командир, не переманил тебя Глинка, дальше вместе летать - скажу, камень с души, нехай его так... ведь сиганул я от "фоккера"!
- Выпрыгнул? - опешил Силаев, - Бросил? Не дождавшись моей команды?
- Выкурил он меня, товарищ командир. Ошпарил, как сверчка... Тот, первый... Он нас зацепил, мелкие осколки от бронеплиты плечо ожгли, я подумал, взрыв, пожар... Пока не завертелись, пока живой - с горизонтального полета, за борт...
- Без моей команды?
- Ну, как сверчка, - развел руками Степан. - Я Мишу Клюева вспомнил. Миша Клюев летчик - не чета тебе, у него когда сто вылетов было...
- Лейтенанта Клюева?
- Лейтенанта. Михаила Ивановича.
- Моего инструктора?! Я его на фронт провожал!..
- А я под Пологами схоронил...
...Так узнал Борис Силаев о гибели человека, которому был обязан тем, что остался в авиации, и негодование, поднявшееся в нем против Конона, смягчилось.
"Что значит - посадить на колеса подбитую машину, - думал Силаев, приписывая порыв откровенности Конон-Рыжего своему летному умению, своей посадке на изрытом поле. "Мерещится!.." - вспомнил он Комлева. - Ничего не мерещится, я сразу почувствовал: темнит Конон-Рыжий, темнит. Я в себе сомневался, а капитан Комлев думал... Честно, и сейчас не знаю, успел просигналить или нет..." - Он не мог признаться себе, что, приказав вчера в воздухе Степану: "Сидеть!" и сажая безмоторную "семнадцатую" на колеса, лишь слепо доверился случаю.
Между тем неуемный новичок, да и товарищи его оценили иронию впервые услышанного тоста "За Индию", скрытый в нем призыв отвлечься от тягот боевого дня и, таким образом, начать свое посвящение во фронтовое братство.
- За Индию! - подхватили молодые, призывая гостей, летчика и воздушного стрелка не принимать всерьез их злоязычного товарища, сумевшего, - так это было понято, - подпортить аппетит обоим, отвлечь их от дружного застолья...
В полк, на самолетную стоянку эскадрильи, они явились в этот раз вдвоем:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81