- Нет, - припомнил Борис, - не угадала.
В заботах Анюты, в ее интересах была трогательность и детскость. Детскость, навсегда похороненная в нем Миусом.
Он отложил Анютин треугольник, принялся разбирать вещи Жени Столярова. На каждой тетради сделана пометка:
"Отправить по адресу: Москва, Солянка, 1, кв. 25, Маркову Г. В.". Надписи сделаны Жениной рукой не размашисто, тщательность, ему не свойственная, усиливает... наказ? распоряжение? Не предсмертное же? Распоряжение "на худой конец", скажем так. И что, как же теперь?
- Вздыхаешь, Силаев? - застал его в этих раздумьях Комлев.
- Жалко, товарищ капитан, - сказал Борис, упрятывая тетради.
- Жалко! - повторил Комлев, складка возле его рта углубилась. Спокойствие его лица и глаз задело Бориса. Отстоявшееся в нем терпение. Оно в Комлеве давно, всегда, но отметил его Силаев только сейчас, точнее почувствовал, насколько мера его превосходит то, чем располагает он, Силаев.
- Технари восстановили в поле ИЛ, надо его перегнать домой, - сказал Комлев. - Вопросы?
Не бог весть какое поручение, "каботажный" маршрут, двадцать три минуты лета по прямой. Но Силаев без вопросов не умеет. Любое поручение встречает тихим, внятным, однако, сомнением: верно ли он понял? Не ошибся ли командир?
Не ошибся.
И уже на месте Силаев сам, без подсказки, должен решать все, в частности как быть ему с технарями-ремонтниками: отправлять их домой своим ходом или же грузить на собственный риск и страх всю троицу, всю ее гремучую, громоздкую поклажу в кабину стрелка?
- Только быстро у меня! - прикрикнул Борис на технарей для порядка, спешить ему, собственно, было некуда, скорее напротив, не мешало кое-что обдумать, поразмыслить, как изменится центровка самолета, как пойдет разбег по целине... В заботе о благополучном отрыве от степного поля, он с деланной строгостью, будто чем-то недовольный, наблюдал за суетой ремонтников, убиравших "козелки" в заднюю кабину; под колпак стрелка они карабкались, мешая друг дружке, в "скворешне" теснились, один складывался калачиком, другой гнулся в три погибели, чтобы не заколодить турель хвостового пулемета... И в мыслях не имел Борис, что эти едва ему знакомые, оголодавшие, обросшие щетиной работяги, выбравшись дома из "скворешни" и исчезнув в направлении столовой, напомнят ему о себе. Да как... "О Силаеве идет молва!" - услышал он на стоянке за своей спиной, и замер. "Молва" пошла от них, от ремонтников... Правда, "молва" не выходила за пределы двух-трех землянок, исчерпываясь фразой о летчике Силаеве, "который, хотя и молодой...". А когда Комлев подловил на перегоне быстрый бронепоезд немцев и армейская газета посвятила атаке находчивых штурмовиков полосу: "Громить врага, как бьют его летчики капитана Комлева!", то - коротка земная слава благодеяния Силаева были забыты; Борис вспоминал о ремонтниках благодарно. "Зря я на них шумел, на ремонтников, - задним числом вздыхал Силаев. - Такие трудяги"...
Разрыв, дистанция между ним и капитаном давала о себе знать постоянно.
Осенью сорок третьего года на одном из фронтовых аэродромов Донбасса в ранний час дважды звучала команда: "Запускай моторы!", дважды: "Отбой!", но и после этого восемь лучших, отборных экипажей, нацеленных на Пологи и далее, на высоту 43,1, где колобродит переменчивая фронтовая фортуна, продолжали томиться ожиданием, - обстановка на переднем крае не прояснялась. То наши под губительным огнем захватывают укрепленные склоны на главном направлении прорыва, то противник, контратакуя танками и авиацией, занимает ключевые траншеи. "Из рук в руки, из рук в руки", - озабоченно повторяют связные, помалкивая об опасности в таких условиях удара по своим...
Летчики и стрелки восьмерки пригвождены к кабинам, поверяющие, техники возле них - в ревностной суете.
Подчеркивая, демонстративная, что ли, дотошность, с которой в новые, дополнительные сроки осматриваются лючки, крепления, дюриты, есть выражение готовности наземных служб не щадить живота своего, только бы все сошло благополучно, без потерь, и не повторилось бы недавнее ЧП, когда такая же команда избранных, но в шесть единиц, не обнаружив цели, привезла бомбы назад.
Терриконы опоясали аэродром, подобно пирамидам. Серой мышкой рыщет среди ИЛов армейский фотограф в надежде щелкнуть панораму и не попасть под руку суеверного аса, сглазить его камерой перед вылетом.
Группу ведет майор Крупенин, командир полка; осенью сорок первого года на Южном фронте капитан Крупенин впервые поднимал на врага бомбардировочный полк, теперь, два года спустя, на 4-м Украинском фронте, ему предстоит впервые вести на задание штурмовой авиационный полк. В составе группы, сформированной майором, лучшие летчики полка, как о них говорят - "кадры".
"Кадры" - это стаж, опыт, энная степень мастерства, закрепленная в мифе о добром молодце-пилоте, конечно же истребителе, капитане или майоре, блистающем искусством делать в небе все, начиная с умения притереть своего "ишачка" тремя точками на три фонаря "летучая мышь", поставленных буквой "Т". Это также причастность к известным событиям армейской жизни, вроде, например, Киевских маневров. Командир полка не упускает случая сказать о них, да и как забыть ему удачную разведку во главе звена "р-пятых", отмеченную на разборе личной благодарностью наркома, именными часами из его же рук...
Киевские маневры, Белорусские, спецкомандировка...
Или - Халхин-Гол.
Капитан Комлев, который воюет с двадцать второго июня, комэски Кравцов и Карачун, прошедшие огонь и воду, командиры звеньев Казнов и Кузин "кадры". "Цвет нации", - подвел командир полка под составом восьмерки черту и долго молчал, глядя в список.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81