до н. э.) – знаменитый карфагенский полководец. В ходе 2-й Пунической войны одержал ряд побед над римлянами, в том числе – при Каинах в 216 г.

, божественный триумфатор спросил: «А кто такой Ганнибал?»
– Не беда, – пожал математик плечами. – Пусть тебя не тревожат подобные факты. Максимиан достаточно образован, чтобы задать такой вопрос лишь своему старшему евнуху вечером, после празднества. Я уверен, что он не перебивал оратора, а внимательно выслушал речь до конца и, конечно, как полагается, наградил его золотой цепью.
На верхней ступени ритор вдруг схватился за голову.
– Зачем я поднимался! Ведь мне с тобой не по пути.
– Пойдем ко мне, Лактанций! У меня сегодня обед не менее роскошный, чем у самого властителя: сыр с оливками. Разница лишь в том, что, когда я выплевываю косточки, никто не подставляет мне золотого блюда. Пойдем?
– Не могу. Я приглашен в другое место.
– Почему же ты смутился? Клянусь головой императора, у тебя водятся какие-то тайны!
– Ты будешь надо мной смеяться, – обернулся к нему ритор. – Медш позвал обедать Мнестор. Знаешь, я наругаюсь с ним вдоволь и после этого чувствую себя как-то бодрее.
Бион заметил, что юноша, отстав от них, стоит посреди лестницы, спиной ко дворцу.
– Квинтипор! Неужели я обрезал тебе пуповину для того, чтобы ты совсем меня оставил?!
Юноша весело взбежал наверх.
– Знаешь, Бион: с тех пор, как я сделался важной особой, я чувствую себя не в своей тарелке.
Квинтипор с ребяческой важностью погладил серебряный ключ на своем поясе. Математик взял юношу под руку.
– Тогда пообедай со мной сегодня. Знаешь, мой мальчик, с того времени, как мы стали обедать порознь, у меня пропал аппетит. За два года я привык к тебе, как к своему зубу с дуплом. С ним тоже пришлось в свое время помучиться, а теперь я бы огорчился, не нащупав его языком.
– Значит, я тоже мучил тебя? – насупившись, спросил юноша. – Зачем ты говоришь так? Почему никогда не давал мне почувствовать, что я чем-то огорчаю тебя?
– Собственно, огорчался я только вначале, точнее говоря, боялся, когда император поручил мне твое воспитание. Помню, Диоклетиан как-то спросил, умею ли я укрощать медведей. Я оторопел: чем только за свою жизнь не занимался, а вот с медведями дела не имел. Ты и сам, наверно, помнишь, что укусил меня, когда я приехал за тобой в деревню. Твой отец хотел привязать тебя веревкой к мулу. Ты мне показался тогда маленьким злым зверьком, Квинтипор.
– Нет, Бион, тогда я уже не был ребенком. Я очень разозлился на отца за то, что он продал меня в рабство.
– Но кому продал, мой мальчик! Самому императору! Старик Квинт знал, что делает. В молодости он отдал за жизнь императора один глаз, а в старости поручил его заботам оставшийся. Мне кажется, мой мальчик, у тебя нет причин жаловаться на судьбу. Я должен бы обращаться к тебе в соответствии с титулом, но, откровенно говоря, не знаю, как он звучит.
Квинтипор гордо выпрямился:
– Магистр священной памяти!
– Вот как! Клянусь Зевсом, немногим удавалось достичь таких высоких степеней в восемнадцать лет! Значит, император свою память хранит у тебя! Хорошо еще, что вас целых сто сорок два магистра, и на каждого, в конечном счете, приходится не так уж много.
Они вошли в колонный зал перед покоями императора. Квинтипор остановился.
– Скажи, Бион, что за человек император? Не для того же он свел меня с тобой, чтоб навсегда разлучить?
Математик, потупившись, забормотал себе в бороду:
– Отныне мы не принадлежим сами себе. Запомни: император – не человек, а бог. Для тебя он был добрым богом… Разлучит ли он нас? Откуда мне знать, мой мальчик? Ты – его раб, и он вправе поступить с тобой, как пожелает. Разгневается – прикажет распилить пополам, а захочет – назначит правителем Далматии. Я не думаю, чтобы относительно тебя у него были недобрые замыслы. По крайней мере, все, что он делал до сих пор, говорит о другом. Вот он набил твои карманы золотом, а это совсем не в его обычаях. При виде твоего кошелька у ритора прямо глаза на лоб полезли.
Бион усмехнулся. Юноша робко заглянул ему в глаза:
– Ты не мог бы узнать о моей судьбе по звездам?
Математик нахмурил брови.
– Если б у меня был сын, я, Квинтипор, ни за что не стал бы исследовать положение его звезды. Вообще никогда не стал бы заглядывать в будущее тех, кого люблю. А ты – единственный, к кому я питаю это чувство.
Юноша бросился старику на шею:
– Я не хочу расставаться с тобой! Я тоже во всем мире не люблю никого, кроме тебя.
– А мать? Отец?
– Я лишний там, Бион. Они продали меня в рабство.
Математик слегка дернул юношу за ухо.
– Эх, магистр, как ты зелен еще, совсем ребенок! Что ж, по-твоему, лучше землю в огороде копать, чем расхаживать в такой роскошной одежде. Скажи, а старик Квинт считает тебя важной особой?
– Как же! Придворным мухоловом зовет, – усмехнулся Квинтипор. – Сегодня утром заставил грядки поливать.
– Видишь, значит, он не совсем от тебя отказался. А матушка Саприция?
Юноша покраснел.
– Представь себе, зашила в мою одежду какую-то траву, чудачка такая… от сглаза, говорит. От кого она оберегает меня здесь?
Математик похлопал юношу по спине и, подталкивая его к двери, сказал:
– Хорошо, что Саприция не знает, что произошло в Коринфе и в Афинах. Правда?
Квинтипор протянул руки к яркому солнечному свету:
– Ах, Бион! Как это прекрасно – жить!
Бион, остановившись на пороге, минуту серьезно смотрел прямо перед собой. Потом улыбнулся. Мудрой улыбкой старого ученого, любящего жизнь без упоения и без тревоги.

3

В Антиохии, ожидавшей четырех властителей мира на совещание имперского тайного совета, должны были встретиться не только государи, но и их семьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23