Остальное было галлюцинациями или безвредными физическими возмущениями, теперь закончившимися.
К вечеру стало темно, как в полночь, и сильный ветер начал исполнять грубую, неблагозвучную симфонию. Мы расселись вокруг большого стола на кухне. Несомненно, это была самая безопасная комната в этом надежно защищенном доме. Кевин загородил щитами маленькие окна, а трехфутовые стены поглощали большую часть внешних звуков. Но я слышала, что начался дождь. За минуту звуки перешли в устойчивый грохот. Би была около плиты, когда огни замигали и погасли.
– Может быть, завести генератор, Кевин? – произнес из темноты голос Роджера.
– Мы провели в нашей генераторной несколько часов, – был ответ. – Должно быть, поврежден кабель между ней и домом.
Вспыхнула спичка, и на столе зажглась одна из свечей. Она осветила приготовленные блюда – их была дюжина или более того.
Кевин заметил:
– У нас будет романтический ужин при свечах. Кто-нибудь кормил животных?
Никто не подтвердил, поэтому он принял на себя заботы об этой компании. Все любимцы были с нами на кухне. Они оставались довольно спокойны, за исключением Эми, которая залезла под стол, когда начался дождь, и нервно лизала мои туфли. Она вылезла для того, чтобы поесть, а потом опять удалилась.
Я не могла есть: мой желудок не принимал пищу. Я постоянно твердила себе, что мои опасения безосновательны, это не атомная бомба и даже не торнадо, который концентрирует всю свою силу в одной точке. Это только рядовой ураган. Он производит много шума, но это все, на что он способен. Даже если вылетят окна или дерево упадет на дом, мы будем в полной безопасности. Кухня была подобна большой теплой пещере, освещенной мягким естественным светом вместо яркого электрического. Кошки свернулись клубком и заснули. Анабелла лохматой неуклюжей массой улеглась у ног Кевина. Би и Роджер сидели бок о бок на скамье перед камином. Они сплели руки и тихо разговаривали.
Дом был в безопасности. Неладное творилось не с домом, а со мной. Когда я сидела, крепко стиснув руки, чтобы они не тряслись, то знала, что одной из моих бед было чувство беспомощности. Я непременно хотела решать сама, что со мной будет. Если я приму неправильное решение, то должна буду заплатить за это, но я должна иметь право выбора. Нельзя определить только направление урагана или будет ли извержение вулкана.
Чего можно ждать от женщины, которая не в состоянии даже решить, выходить ли ей замуж за человека, в которого она влюблена до сумасшествия!
Кевин не поедет со мной, если я решу преподавать в следующем семестре. Я знала это так же точно, как если бы он сказал мне об этом. Но три месяца – не слишком длительный срок, три месяца не должны были лишить меня этого выбора. Если Кевин не будет ждать три месяца, значит, я ему не нужна. Я могла бы выполнить свои обязательства и вернуться к Кевину, в его дом, для беззаботной, счастливой и мирной жизни.
Если Кевин все еще будет нуждаться во мне.
Когда Би сонно сказала, что можно было бы и идти спать, я чуть не закричала облегченно. Это было то, чего я хотела, – в постель, с Кевином, с его руками, обнимающими меня.
– Иди, – сказал Кевин. – Незачем всем нам бодрствовать ночью.
– А ты не идешь спать? – спросила я.
– Нет, мне нужно следить за событиями. Иди, Энн. Ты выглядишь утомленной.
Би шепнула что-то Роджеру, затем сказала вслух:
– Почему бы нам не пойти в библиотеку? Там есть две кушетки и удобные кресла. Мы могли бы вздремнуть.
Я готова была расцеловать ее за эти слова и тут же приняла ее предложение. Было ли состояние моих нервов так очевидно?
Поначалу смена обстановки принесла облегчение, но скоро я уже жалела, что мы перешли. Новые стены были хотя и толще обычных, но не такими массивными, как на кухне. Звуки шторма были слышны намного сильнее, и Кевин не загородил здесь высокие французские двери поскольку они выходили в замкнутый внутренний дворик. Они скрипели под напором ветра.
Роджер согласился прилечь на одну из кушеток, и Би села с ним. Меня не пришлось уговаривать лечь. Беспричинный страх – самая утомительная вещь из тех, что я знаю. Оттуда, где я лежала, я могла видеть красивую комнату во всю длину, как в сценической постановке или на картине. Она в самом деле напомнила мне фламандскую жанровую живопись – семейный интерьер, бытовой сюжет. Здесь была подчеркнутая светотень – огромные темные пространства нарушались заводями мягкого света, образовывающего причудливые тени. Маленькая лапочка портативного электрического фонаря освещала лица стареющей пары. Глаза Би были закрыты, голова склонилась в дремоте. Глубокие линии, изрезавшие ее щеки и лоб, делали ее старой, но это была мирная старость, безропотная и удовлетворенная. Глаза Роджера были сосредоточены на ее лице, его губы сложились в спокойную улыбку.
Другой фонарь создавал круг света вокруг тонких загорелых рук Кевина и книги, которую они держали. Это были красивые руки, исцарапанные во время долгой дневной работы, но приятной формы и нежные. Его лицо было в тени, но я могла видеть, как встревоженно он поднимает голову и прислушивается. Да, это была жанровая картина – два поколения, одно – отдыхающее после трудовой жизни, следующее – мужественное и сильное, готовое взять на себя ношу. Только меня здесь не было. Я была зрителем.
По мере того как я продолжала смотреть, меня не покидало чувство, что я чего-то не улавливаю. Передо мною была картина-загадка, подобная тем, что придумывают для развлечения детей, – найти головы десяти президентов Соединенных Штатов или двадцати животных, – но более сложная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85