Ты тогда сказал это для того, чтобы заставить меня встретиться, я знаю. Я никого не любила прежде. А у тебя было много женщин, верно?
– Ну, в каком-то смысле да. Конечно, много, и некоторые задерживались надолго, и я, наверно, говорил, что любил, раз шесть (конечно, до встречи с тобой). Но сейчас не знаю, что ответить. Не скажу, что не влюблялся в них по-настоящему – подлее всего утверждать, что не любил женщину, когда на самом деле любил, даже если говоришь это не ей самой. Но вчера я перебрал в памяти всех и, честно, не чувствую, что любил кого-нибудь так, как тебя. И…
– Не пойму – почему ты ни на одной не женился. Не все же тебя не любили или были замужем и не могли развестись.
Ронни заколебался. На середине предыдущей фразы он ощутил неясную и непонятную тревогу. Ничто, сказанное им Симон за последние пять минут, даже за весь вечер, не заставляло его чувствовать себя дерьмом. Он был искренен, и это могло как-то помочь ему ответить на вопрос Симон. Какую версию избрать? Он мог придумать лишь одну. Можно переменить тему, заговорить об орхидеях или о Чехословакии, но для этого он слишком долго колебался. О Господи, вот до чего мы дошли.
– Они были недостаточно богаты.
– О!
– Но я хочу жениться на тебе не потому, что ты богата. Признаюсь, началось с этого. Или почти с этого. Тогда я не понимал, но я влюбился, еще не зная, что ты богата. В каком-то смысле все, что говорила в том проклятом храме, было верно. Насчет попытки влюбить тебя в меня, чтобы ты захотела выйти замуж и я заполучил бы твои деньги. Хочу сказать, тогда я думал, что это верно, я поклялся бы, что верно. Сначала я нашел тебя красивой. Потом погнался за тобой из-за денег, потом… стал беспокоиться о тебе. Потом полюбил тебя. Или понял, что полюбил. Ну, я, конечно, не блаженный и с радостью помогу тебе истратить миллион фунтов, но дело не в этом. Я возьму тебя, в чем ты есть. Ты веришь мне?
– Милый Ронни, не говори с такой тревогой. Я тебе верю. Потому что давно все знала. Насчет денег. Ну, понимаю теперь, что знала. Но так чудесно, что ты сам сказал. Все равно что дважды признался в любви.
Она поцеловала его, и он целую секунду гадал, не оказалась ли кровать, на которой они лежали, из тех, с которых падаешь в котел с кипящим маслом в подвале. Потом Симон высвободилась и встала.
– Надо посмотреть за устрицами. Хочешь, скажу тебе, что ты думаешь о других девушках и обо мне? Ты любил их, и ты любишь меня, но меня больше. Ну как?
– Чудно. Спасибо.
Устрицы были восхитительны, и Ронни съел много, столько, что, едва успев добраться до постели и раздеться, заснул и спал мертвецким сном больше девяти часов. Проснувшись, он тихонько вылез из постели, надел серебристо-голубой халат (еще одно свое оружие, разящее дворецких наповал, но Берк-Смита оно не потрясло). Сквозь окно лился ослепительный солнечный свет. Подойдя к окну, он увидел примерно в ста футах озеро, и немаленькое. Вода была очень синяя даже там, где падала тень от холмов. Несколько лодок мерно покачивались, одна была привязана у лесистого островка, над которым почти вертикально поднималась струйка дыма. Зрелище это так возбудило Ронни, что он еле удержался, чтобы не сбежать с крутого склона и не кинуться в озеро, как в детстве. Вместо этого он разжег огонь (накануне мудро сберег часть растопки) и стал готовить завтрак. Здесь была только нормальная еда, которую он ел в Лондоне, и Ронни плотно позавтракал, несколько нарушив традицию – не перегружаться, когда под боком пташка и предстоит работа.
За двадцать минут он выжал два бокала апельсинового сока, приготовил две половинки грейпфрута, сделал тосты, сварил много кофе, четыре яйца и поджарил восемь ломтей «лучшего канадского бекона». Все это плюс мармелад и масло он разместил на пластиковом подносе, похожем издали на щит из бычьей кожи, и понес в спальню. Симон проснулась и сказала: «Блеск!» Сок она допила раньше Ронни, потянулась поставить стакан и явила свою наготу. Он посмотрел на нее, и она ответила взглядом. Такого выражения он никогда не видел на ее лице (да, в сущности, и ни на чьем другом).
Жалко в каком-то смысле, но так уж вышло. Когда они вспомнили о еде, грейпфрут, возможно, стал лучше, но все прочее было холодным как лед.
– В следующий раз будет, – сказала Симон. – Почти было. С самого начала хорошо и очень мило в конце. Я знаю, что в следующий раз получится. Если ты не против, приготовь опять яйца и бекон, а я сделаю тосты, кофе и еще сока.
После завтрака утро скоро кончилось. Симон поехала в Андиамо купить одежду и еще еды, Ронни пошел в контору и стал отчаянно дозваниваться. Портье с южной неучтивостью нехотя разрешил ему воспользоваться телефоном. Заказать билеты в Нью-Йорк на вечерний рейс из ближайшего аэропорта и номер в отеле на эту и следующую ночь было не очень трудно. Другое дело – поймать старого Си Фридберга из телевидения Н. С. Г.; старый Си, оказывается, в эти дни работал для Всеамериканского телевидения. Но, переговорив с шестью разными людьми (один через несколько минут оказался администратором ресторана), Ронни наконец добрался до Си и добился приглашения пообедать завтра вчетвером – они двое, Симон и жена Си. Он честно сказал, какова будет потом историческая миссия Си: помочь Симон выцарапать у властей новый паспорт и посадить ее по возможности на первый же лондонский рейс. Портье глядел на Ронни все это время, словно ожидал, что тот исчезнет сверхъестественным способом или умрет на месте, не успев уплатить. Ронни расплатился, жалея, что не кофедератскими деньгами. До хижины номер восемь было добрых полмили грязной дороги. Ронни последовательно миновал детскую площадку, бассейн, теннисный и бадминтонный корты, волейбольную лужайку – все безлюдное в это время года и невзирая на погоду оголенное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61