– Она сказала, что чувствует себя слишком усталой, но вместе с моим мужем будет смотреть по телевизору.
– Как она?
– Очень хорошо, спасибо.
– Васи друзья присутствуют сегодня, мистер Спаркс? – сказал Василикос, поддерживая разговор.
Спаркс что-то ответил, его спросили о финансовых газетах, и так эти двое продолжали, а Ронни молча репетировал, а потом решился произнести:
– Я слышал, леди Болдок, ваша дочь выходит замуж.
– Вы всегда хорошо информированы, мистер Апплиард. – Великолепная уксусная улыбка. – Да, во вторник перед Рождеством в церкви Святого Павла, Найтсбридж, Уилстон-плейс. Очень скромное венчание. Только родные и близкие.
– Спасибо, ребята, – сказал Хамер. – Именно этого я и хотел. Все готово. Через девять минут эфир. Расслабьтесь пока. Насколько можете.
Ронни выпил воды, закурил, обменялся замечаниями с Василикосом справа и Спарксом, сидевшим прямо напротив. Он никогда не нервничал на сцене, но сегодня чувствовал, что произойдет нечто неприятное. Надеялся, вспомнив происшедшее в «Старых Камнях», что предчувствие не оправдается. Прошло восемь с половиной минут из девяти. Каждый внезапно по-военному проникся чувством ответственности. Даже Мэнсфилд, чей вопрошающий рык время от времени заполнял воздух, умолк.
– Тишина и спокойствие в студии, – сказал распорядитель.
– Удачи вам, – сказал Хамер с чарующей улыбкой, говорящей, что он бодро несет свой огромный груз ответственности.
Десять, девять, восемь, семь…
Жестяной голос выкрикнул:
– Телевидение Лондона и Средней Англии несет вам истину и смех, мудрость и юмор в программе… Билла Хамера!
Последовали жестяные аплодисменты, более надежные, чем настоящие. Камеры беззвучно двигались под музыку. Играли начало скрипичного концерта Мендельсона, вступительное журчание струнных было вырезано. Хамер выбрал Мендельсона после тщательного отбора – эту пьесу многие узнают, но мало кто сумеет назвать (то есть она приемлема для интеллектуалов), она энергична, но чувственна (как сам Хамер), аккомпанемент явно подчинен солисту (как и все в его программе). Музыка стала затихать, и Хамер говорил:
– …думаете об этом, Ронни? В конце концов наша цивилизация, хорошо это или плохо, возникла на том, что делались деньги, а где есть деньги, предполагаются и богачи. По-моему, они загадочный народ – богачи, и мы просто поговорим о них. Кто они, что они, как живут, какую роль играют в нашей культуре. Богачи!
– Конечно, я согласен, Билл, – сказал Ронни. – При капиталистической системе одни должны быть намного богаче других. Но и при феодализме некоторые, очень немногие, владели всей землей, и при фашизме кое-кто…
– Очень хорошее начало, но, прежде чем вы развернете свою панораму, хочу немного рассказать вам о Тони – он Энтони Спаркс для вас, – который, хотя с виду этого не подумаешь, редактор «Файнэншл обзервер», этой хорошо информированной, но также передовой и интересной газеты, которую все вкладчики, чьи головы свернуты направо, независимо от того – десять тысяч фунтов у них на счету или десять шиллингов…
Когда Ронни полностью просветили насчет Спаркса, Хамер рассказал Спарксу о леди Болдок и Спарксу же о Василикосе, а Василикосу о Ронни (тут не понадобилось много деталей). Осуществлялось то, что Хамер называл своим методом скрытой камеры, где беседа пяти случайно собравшихся людей передавалась по телевидению, причем сами они знали о передаче (по крайней мере в теории) столько же, сколько семейство медведей в Скалистых горах, занятое своими делами. Длилось это гораздо дольше, чем при прежнем, безнадежно устаревшем методе, когда каждый объяснял, кто он, в десяти словах, но зато Хамер был в фокусе и говорил девять десятых времени. Он упрямо избегал титров, которые могли бы помочь, говорил, что они снизят иллюзию непосредственности – главную цель скрытой камеры (но умалчивая при этом, что с титрами зрители лучше бы запомнили, кто, кроме Хамера, участвует в шоу). Иногда его спрашивали, помогает ли иллюзии непосредственности то, что один участник сидит на три фута выше прочих. Хамер обычно отвечал (если отвечал!), что ему некогда объяснять концепцию визуально-пространственных условий.
Когда наконец всех представили, Хамер заставил Спаркса показать цифры и диаграммы, предназначенные сообщить, как велико богатство богачей, сколько из них стало теперь богаче, чем прежде, и насколько и т. п. Кроме самого Спаркса, ни у кого не было ни малейшего интереса к этому, особенно у Хамера, который, разумеется, тем не менее часто демонстрировал внимание, то хмурясь, то кивая. Но около трех минут он не занимал собой экрана – ему иногда нравилось показывать публике такие мудреные штуки. Самый удобный способ подчеркнуть серьезность и ответственность передачи (или, как говорил Хамер среди своих, «минута математики стоит дюйма в „Гардиан“).
Ронни сидел, повернув лицо к Спарксу, а взгляд к леди Болдок. Однажды она, раздув ноздри и дрогнув подбородком, подавила зевок, ловко убранный Мак Бином, быстро взглянувшим на монитор. В остальное время она казалась совершенно уверенной, хорошо реагировала, ее не сводило от непривычно долгой неподвижности, она медленно поворачивала голову или руку, чтобы свет падал на ее украшения. Она не знала, что ее ждет. Ронни в данный момент тоже не знал, но не сомневался, что вдохновение явится.
Спаркс закончил свой монолог, и иллюзия непосредственности, слегка, возможно, потесненная его докладом, вернулась. Хамер сцепил свои пальцы и заговорил, как любой, чувствующий себя хозяином компании.
– Уж очень мудреные все эти выкладки, – сказал он ухмыляясь, – боюсь, мне следует быть менее, понимаете, формальным и больше ошеломлять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61