– Особенно при таком сложном положении дел. Поймите же наконец. Вы, как видно, совсем не представляете себе, сколько труда стоит подобрать номер, особенно первый. Это ведь не расписание поездов составлять. Что? Что? – неожиданно закончил он громко и подозрительно.Диксон испугался – быть может, он не заметил, как с его губ сорвалось ругательство? В трубке послышались гулкие металлические звуки, словно кто-то бил молотком по оцинкованному железу под высоким куполом собора. Повысив голос, Диксон сказал:– Я, конечно, понимаю и ничуть не протестую против задержки. Но, откровенно говоря, мне нужно срочно укрепить свое положение на факультете, и если бы я только мог сослаться на вас, если бы вы дали мне…– Весьма сочувствую вашим неприятностям, мистер Дикинсон, но, боюсь, мои собственные дела настолько сложны, что я не в состоянии всерьез заниматься вашими. Вы же понимаете, множество людей находится в таком же положении, как вы, и что будет со мной, если все они начнут вот так же требовать с меня обещаний?– Но, доктор Кэтон, я ведь не прошу никаких обещаний. Я хотел бы знать приблизительный срок, и меня вполне устроил бы даже очень неопределенный срок – скажем, «во второй половине будущего года». Вы ничуть не будете связаны, если назовете мне хоть какой-нибудь срок. – Наступило молчание, которое Диксон истолковал как признак все нарастающей на том конце провода ярости. – Могу я просить вашего позволения отвечать «во второй половине будущего года», когда меня спросят? – продолжал он.Диксон ждал секунд десять, но в трубке раздавалось только металлическое пощелкивание, становившееся все громче и чаще.– Все очень сложно, очень сложно, очень сложно, – забормотал Диксон в трубку и упомянул несколько сложных положений, в которые пожелал попасть Кэтону. Изобретая разные вариации на эту тему, он все бормотал и бормотал, дергая головой и плечами, как марионетка. Уэлч приобрел достойного соперника в умении уклоняться от прямого ответа, а в умении внезапно исчезать этот тип дал Уэлчу много очков вперед с самого начала: скрыться в Южной Америке – это уже предел уклончивости. Поднявшись в свою комнату, Диксон набрал как можно больше воздуха в легкие и с полминуты, а то и больше стонал, не переводя дыхания. Потом вытащил заметки для своей лекции и стал работать над рукописью.Через пять часов у него получилось то, что вполне могло сойти за сорокапятиминутную лекцию. Теперь уж наверняка ни во всей вселенной, ни в его мозгу, ни в чьем-либо чужом, ни просто где-нибудь на свободе не осталось ни одного факта, который не был бы втиснут в его исторический обзор. Но при этом почти все сорок пять минут он балансировал на острой грани, которая отделяла сведения, более или менее относящиеся к теме, от безнадежно и непоправимо не связанных с ней. Однако до шестидесяти минут, установленных Диксоном для лекции, не хватало пятнадцати; хорошо бы заполнить это время каким-нибудь пространным заключением, но ему уже не хотелось напрягать мозг. Что-нибудь вроде «В заключение поблагодарим Бога за двадцатый век» вполне устроило бы его, но не устроило бы Уэлча. Вдруг Диксон схватил карандаш, залился счастливым смехом и написал: «Этот краткий обзор был бы совершенно бесцелен, если рассматривать его просто как… – Диксон зачеркнул „просто“, – исторический обзор. Из всего изложенного можно извлечь ценные уроки для нас, живущих в эпоху механизированных развлечений. Любопытно, как бы отнеслись мужчины и женщины, которых я пытался описать, к таким типично современным явлениям, как радио, кино и телевидение. Что бы подумал человек той эпохи, привыкший (который привык?) музицировать сам (тут надо бросить взгляд на Уэлча), о таком обществе, где подобных ему людей считают по меньшей мере странными, где играть на каком-либо инструменте самому (самостоятельно), вместо того чтобы платить за музыку другим, где спеть мадригал вместо вульгарной джазовой музыки означает заслужить обидное прозвище „чудак“, где…»Диксон бросил карандаш, побежал в ванную и с бешеной быстротой стал мыться. Времени осталось в обрез. Быть может, он еще кое-как успеет привести себя в порядок и домчаться до отеля, где назначена встреча с Кристиной, но думать о встрече с Кристиной уже решительно некогда. И все же, несмотря на энергичность движений, под ложечкой у него начало сосать от страха.Диксон прибежал в отель, опоздав на две минуты. Войдя в зал, где подавали чай, он увидел ожидавшую его Кристину, и то ли от страха, то ли от какого-то иного чувства у него вдруг екнуло сердце. Он рассчитывал на. несколько минут передышки – надо же было обдумать, как ей все сказать. Будь это Маргарет, времени у него оказалось бы больше чем достаточно.– Здравствуйте, Джим, – встретила его улыбкой Кристина.Его охватило непреодолимое волнение.– Здравствуйте, – поперхнувшись, ответил он. Поборов искушение пощупать, не съехал ли на сторону галстук, не забились ли внутрь клапаны карманов, не расстегнуты ли где-нибудь пуговицы, он осторожно сел напротив Кристины. Сегодня на ней был жакет цвета сливы из того же материала, что юбка; и костюм, и белая блузка казались только что отглаженными. Она была так нечеловечески хороша, что Диксон стал лихорадочно придумывать, что бы ей такое сказать, совершенно обратное тому, с чем он шел сюда, и от этих усилий у него даже закружилась голова.– Как поживаете? – спросила Кристина.– Ничего, спасибо, я все время работал. Надеюсь, вам удалось уйти без всяких осложнений?– К сожалению, нет.– Как неприятно! Что же случилось?– Мне кажется, Бертран кое-что подозревает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94