Я молчал. Она шевельнулась на кушетке, и как будто все в ней наставилось прямо на меня.
– Ты для него не пустой звук. Может, попытаешься его остановить?
Если бы я не был все еще огорошен тем, что она мне сообщила, и, возможно, если бы не так страдал от ее способности скостить мой чувственный опыт на несколько лет, я бы, наверное, удержался и не произнес:
– Так это и есть та помощь, о которой ты просила?
– То, что произошло между нами этой ночью, к этому отношения не имеет! – гневно сказала она. – Это совсем другое. Я сказала уже, такое больше не повторится. Уйду, и все. Никакой демонстрации. Просто так и не иначе.
– Прости! – сказал я, увидев, как вспыхнуло в ней все, даже белки глаз. – Мне бы хотелось помогать тебе во всем, заботиться о тебе.
– Я никому не позволю о себе заботиться. Извини. Я же сказала, дело не в тебе. Ты мне даже нравишься. Немного напыщенный, но, в общем, ничего, вполне.
Ее легкая усмешка напомнила о возобновлении нашего знакомства месяца полтора тому назад. Тут она произнесла с прежней настойчивостью:
– Так ты с ним поговоришь?
– Не знаю, будет ли от этого польза, на которую ты рассчитываешь. Ты же знаешь, что он…
– Так ты поговоришь?
– Да! Да! Поговорю! Как же иначе. Никуда не денешься. Поговорю.
– Спасибо!
Пенни встала, повернулась ко мне спиной, уставившись куда-то в поднос. Я никак не мог придумать, что бы такое сказать из того, что еще не было мне запрещено. Спустя некоторое время она бросила вполоборота ко мне:
– Теперь я бы поспала!
Глава 4
Большой шутник
– Разве может японец сочинять музыку? – воскликнул Гарольд Мирз. – Я настоящую музыку имею в виду, не звяканье кастрюль и сковородок.
– Запросто! То есть, разумеется, не то чтобы запросто, но без особых…
– Абсолютно чуждая нам культура, кухня, напитки, одежда, искусство, образ мыслей – все совершенно иное!
– Изначально, бесспорно, да, но в Японию уже довольно давно проникла западная музыка, и уж во всяком случае он…
– В момент целую культуру не перестроишь.
– Возможно, вы правы, только этот парень живет в Штатах с тысяча девятьсот пятидесятого года, уже с восьми лет, и, значит, теперь прекрасно разбирается в западной музыке. А этот его концерт – весьма и весьма любопытное произведение. Не выдающееся, но любопытное.
Гарольд опустил взгляд в мою рукопись:
– Вы тут пишете, что он почти все время жил в Калифорнии?
– Ну да, а что?
– Но ведь должны же проявиться у него какие-нибудь японские веяния! Хоть колокольчики, что ли.
– Ничего такого я у него не заметил.
– Может, слушали невнимательно? – заметил Гарольд в присущей ему занудливой манере. – Да, и вот еще что… Для чего этот его концерт?
– Как для чего? Для оркестра.
– Это понятно, но какой у него, черт побери, солирующий инструмент?
– Да никакого. Это в некотором смысле концерт…
– Послушайте, если есть концерт, должен быть и солист. Как у Бетховена, у Чайковского, у Шуберта. Даже я это знаю! Словом, проверьте, пожалуйста.
– Нет уж, Гарольд! – сказал я. – Вам надо, вы и проверяйте, и если я не прав, перешлите мой гонорар в Бетховенский фонд для музыкантов.
– Ну ладно, ладно!
Гарольд возобновил чтение рецензии, или, во всяком случае, вновь обратил взгляд к столу. В это утро начальственная ревизия даже такого материала отличалась придирчивостью. Должно быть, Мирз был раздосадован отсутствием моментов, на которые он с готовностью мог бы направить жало своей критики: скажем, похвал в адрес кубинца, виртуоза игры на виоле д'аморе, или баритонального баса из Северной Кореи. Я мысленно принялся прикидывать, после какой рецензии Мирз непременно бы меня выгнал: восхваление новой оперы боливийского композитора, дирижирует которой родезиец, а среди исполнителей – бразильцы, гаитянцы, испанцы и южные африканцы, а также члены общества Джона Берча. Не успел я как следует развить эту тему, как зазвонил телефон.
– Слушаю! – произнес в трубку Гарольд. – Кто-нибудь, проводите ее ко мне, хорошо? – Он повесил трубку и взглянул на меня: – За мной пришла дочь, так что придется на этом прерваться. Справьтесь, как обычно, у Коутса в пять тридцать. И не забудьте проверить эти музыкальные термины.
Я направился в редакцию текущих новостей и в дверях столкнулся с выходившим оттуда низеньким человечком, седым как лунь, но в светло-вишневом костюме, рубашке в крупную клетку и с громадным оранжевым галстуком. В редакции Коутс беседовал с Терри Болсовером, волосатым парнем, катавшим рецензии на попсовый грохот, но при всем этом приличным малым. Я не стал с ходу включаться в их разговор, а задержался у большого окна, выводящего в коридор, испытывая желание взглянуть, что за дочь у нашего Гарольда Мирза. И мое любопытство было вознаграждено с лихвой, ибо менее чем через минуту появился из лифта тип в серой униформе, препровождавший Сильвию из цокольного этажа прямо в кабинет Гарольда. Меня она не заметила.
– Черт побери! – вырвалось у меня.
– Неужто я слышу ругательство из уст, обычно весьма сдержанных? – заметил Коутс.
– Видно, спохватился, что перепутал номер очередного опуса, – сказал Болсовер.
– Хуже! Я только что видел мисс Мирз.
– Зрелище ошеломляющее! – согласился Коутс.
– Попрошу учесть, – вставил Болсовер, – что, судя по слухам, характер у нее почище внешности.
– Это точно. То есть это я знаю наверняка.
Теперь мне не составило труда понять, кого мне напомнила Сильвия при первой встрече в моей квартире. Возникший в памяти образ, prestissimo в страхе унесся прочь под взглядами обоих коллег, с некоторым любопытством взиравших на меня. Тут Болсовер сказал:
– Послушайте, Дуг, раз вы здесь… Кажется, вы большой приятель этого знаменитого дирижера, сэра Роя Вандервейна, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83