– Но она еще не оправилась от шока, ее психика находится в угнетенном состоянии. Ей необходимы постоянный врачебный контроль и палатный режим! – гнул свое Гурко.
– А по-моему, вы пытаетесь превратить вполне здорового человека в своего подопытного кролика, Лев Алексеевич. Давайте спросим у самой больной – желает ли она оставаться в вашем учреждении. Раз уж она в принципе здорова, то имеет полное право самостоятельно решить, где ей лучше находиться.
– В какой-то момент ее поступки могут стать непредсказуемы… Отдаете ли вы себе отчет, какую ответственность возьмете на себя, если настоите на ее выписке? Кто, собственно, будет выполнять для нее роль постоянной няньки?
– Ей не нужна нянька!
– Но она нуждается в постоянном наблюдении. Неизвестно, что от нее потребуют грайры, ведь она постоянно находится под сильнейшим психологическим прессом, и я не знаю, хватит ли у нее сил все время сопротивляться этому влиянию. Впрочем, вы – капитан, вам решать. Но я повторяю, ответственность за возможные последствия этого решения целиком ляжет на вас.
– Какие, собственно, последствия вы имеете в виду?
– В какой-то момент гипнотическое давление, которое она постоянно испытывает, может превысить барьер ее сопротивляемости, и тогда… Тогда она выполнит все, что ей прикажут.
– Ну что же… Я учту ваше предупреждение, но, как вы правильно заметили, капитан здесь я.
Об одной вещи он не забывал ни на минуту – его каюта в отличие от медицинского отсека не была специально экранирована, и он не собирался принимать никаких новых мер безопасности.
Это был первый вечер, когда они вновь остались вдвоем. На стене горел ночник в виде старинной электрической лампы, а на столике, в углу, стояло блюдо с опостылевшими всем грибными котлетами. Но Неверов любил поужинать поздно ночью, перед самым сном, и, чтобы никого не беспокоить, всегда брал к себе это блюдо. Сегодня он захватил еще и пару бутылок тоника, стараясь создать в каюте хотя бы подобие той непринужденной обстановки, которая царила здесь когда-то.
Элайн долго не появлялась из своей комнаты. Там все осталось как прежде. С тех пор как она исчезла с корабля, Степан не прикасался ни к одной ее вещи.
Они почти не разговаривали с того момента, как он забрал ее из медицинского отсека. И теперь он нервно крутил в руках пустой стакан и все никак не мог придумать, как начать разговор, что ей сказать. Все нужные слова вдруг исчезли. Притворяться и лгать он не умел и знал, что, если все будет продолжаться так, как шло до сих пор, отчуждение между ними станет непреодолимым. Собственно, оно уже таким и стало…
Но тогда почему же он испытывает столь сильное раздражение из-за ее долгого отсутствия? «Мы все сотканы из противоречий – все люди…»
«По крайней мере она должна быть мне благодарна за то, что я вытащил ее из медицинского отсека».
Желтые цифры на электронных корабельных часах вновь сменились, и Неверов почувствовал, что терпение окончательно покинуло его. Сидеть с пустым стаканом в руках за столом в одиночестве показалось ему верхом нелепости.
Груз усталости, копившийся в нем с того самого дня, когда исчезла Элайн, перешел некий предел, за которым эмоции затухают и начинается равнодушие. Весьма опасный предел, если дело касается мужчины и женщины…
Он встал, подошел к противоположной стене и нажал кнопку. Спрятанная в ней койка выпрыгнула, как всегда, неожиданно. Белье, совсем недавно замененное роботом-уборщиком, отдавало запахом казенной дезинфекции. Всю жизнь проскитавшись по интернатам и казармам, Неверов научился ненавидеть этот запах.
Не раздеваясь, он лег на постель, подчеркнув тем самым, что ожидание закончилось. Однако в этот момент скрипнула дверь ее комнаты, и он резко поднялся, не желая показать ей ни собственной слабости, ни странной, ничем не оправданной обиды, ни своего нетерпеливого ожидания…
– Знаешь, Степан, я решила, что никогда больше не увижу тебя. Там, в медицинском отсеке, у меня было время подумать.
На ней был ее обычный домашний пушистый халат, волосы распущены по плечам, взгляд задумчивый, обращенный сквозь него, в неведомое пространство.
Ничего больше не добавив, она прошла к столу, налила себе в стакан тоника и села, так и не взглянув на него.
С какой-то пронзительной ясностью он отметил, что она ничуть не изменилась. Те же синие с проблеском глаза, те же милые ямочки на щеках, вот только он ни на минуту не мог отделаться от ощущения, что перед ним сидит чужой, незнакомый ему человек. И сознание этого было хуже всего остального.
– Зачем же ты согласилась?.. Зачем согласилась вернуться ко мне? – Это был жестокий вопрос. Но он ничего не мог с собой поделать, чувствуя, что наступило время жестоких вопросов. У него уже не было сил одному нести ледяной груз отчужденности.
– Перед тем как уйти, мне захотелось поговорить с тобой в последний раз, – ответила она.
Он почувствовал, как во рту пересохло, и непослушными губами глухо переспросил:
– Уйти? Куда ты собираешься уходить?
– К ним. К тем существам, которых вы называете грайрами. Ты ведь уже знаешь, что я должна это сделать.
– Не говори глупостей. Это всего лишь последствия яда. Тебя укусила ядовитая местная тварь, ты была в бреду несколько дней, но сейчас опасности уже нет, все пройдет, вот увидишь, все это ерунда!
Он громко произносил слова, в которые сам не верил, и чувствовал, как горло все сильнее сдавливает рвущийся наружу крик.
Она, не обратив на его слова ни малейшего внимания, рассматривала его так, словно видела в первый или, может быть, в последний раз… Только понимающе и печально усмехнулась…
И тогда он заговорил так, как, наверно, и должен был говорить с самого начала, без всякого сюсюканья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112