И мне, честное слово, было жаль эту рыбину, и я ругал и себя и ее, опрометчиво и неожиданно для меня попавшуюся на блесну.
Лед с нашего озера уходил всегда очень медленно, а последним расчищался ото льда наш мелкий илистый залив.
Если весной ветры дули в нашу сторону, к деревне, то лед в заливе лежал чуть ли не до середины мая. Когда ветры весной шли от нас, то залив мог очиститься ото льда всего за одну ночь. Иногда такой попутный ветер ударял так неожиданно и хлестко, что мигом срывал всю льдину, прикрывавшую залив, и быстро-быстро гнал ее вперед на открытую воду озер, навстречу другим льдинам, примчавшимся из таких же заливов.
И тогда они сталкивались, кололись, дробились, недолго крутились на месте и возвращались обратно в заливы рваным, как после взрыва, шумящим крошевом. Это крошево вместе с ветром металось от берега к берегу, шуршало, шелестело, а то, как облака, согнанные в одну кучу, вдруг собиралось в низкой, полузатопленной болотинке, открывая чистую весеннюю воду. И в этой воде вдруг показывались сиги…
Сиги заходили в наш залив широкими и быстрыми отрядами. Иногда из лодки их удавалось увидеть – белых и проворных.
Зачем приходили в наш бросозый залив эти рыбы-красавицы, куда исчезали потом до самой зимы?
Это оставалось тайной. Сиги исчезали надолго. Их не было летом, не было и в буйные непогоды с северным ветром и ледяным дождем, когда стая за стаей шла к берегам чеканная ряпушка. Но вот наконец обрывался перед зимой ветер, он молчал сутки, другие – и сиг появлялся в заливе…
…Ветры и непогоды успели обломать, сокрушить стены тростника, и теперь от недавних, казалось бы, неприступных стен остались редко торчащие вдоль берега лишь хилые щербатые частоколы обломанных чуть ли не под корень стеблей. И на этих редких тростниковых столбиках красовались, переливались цветами скромной морозной радуги ледяные колокольчики.
Они вырастали на тростнике от воды и крепкого ночного мороза. Вода тяжелыми брызгами попадала на тростник и тут же замерзала. Замерзали и новые брызги волн, и теперь по всему заливу над самой водой светились звонкие и прозрачные льдинки.
Порой я брал в руки легкое кормовое весло и осторожно проводил им по колокольчикам-льдинкам. И льдинки оживали… Динь-динь, тинь-тинь, тень-тень… – чуть испуганно раздавалось следом. Динь-динь, тинь-тинь, тень-тень… – осторожно и скромно расходилось по всему заливу…
И тут рядом с голосом ледяных колокольчиков вдруг неожиданно и по-летнему громко выплескивалась крупная рыба…
Плеск повторялся. Я оборачивался и видел круги, мелко и медленно расходящиеся по тяжелой морозной воде. И тут же почти у самой лодки мелькал иссиня-белый бок большой рыбины. Мелькал хвост, узкий и сильный, он разрезал воду и, отвалив в сторону половину волны, пускал по заливу новый круг и обдавал тростниковые столбики скупыми тяжелыми брызгами.
Брызги падали на тростник, хотели было скатиться обратно в воду, но тут же мутнели и становились заледенелыми каплями.
Новый резкий выворот хвоста, новая волна, новые брызги метнулись тяжело вверх и замерли на тростниковых столбиках, поймав скупую зимнюю радугу…
Можно было верить и не верить себе, можно было смотреть и смотреть на этих таинственных белых рыб, живых и бодрых, рядом с острой кромкой жесткого льда, ледяными колокольчиками на тростнике и только что застывшими на лету брызгами волны…
Это были сиги, рыбы-лебеди, прибывшие в наш залив по-своему встретить зиму…

1 2