оба в вывернутых шерстью наружу бараньих шубах.– Кизылбашцы Персияне.

, нехристи, – проговорил Ефим.Боярин оборвал дьяка:– Холоп! Спуста не суди: кизылбашцы – те, что парчой торг ведут, эти, думно мне, лязгины!..Один из горбоносых, выпустив изо рта мундштук кальяна, стоявшего за ковром на столике, закричал:– Камэнумэк, арнэлахчик! Мэ тхга март! Цахумэнк халичаннер Хоросаниц ев-Парскастанц Фараганиц!Снова бойко и хищно схватил черной лапой с острыми ногтями чубук кальяна и с шипеньем, бульканьем начал тянуть табак.– Сатана его поймет! Сосет кишку, едино что из жил кровь тянет… Ей-бо, глянь, боярин, – со Страшного суда черт и лает по-адскому! – вскричал Ефим.– Запри гортань! Постоим – поймем, – упрямо остановился боярин.Другой горбоносый закричал по-русски:– Господарь, желаете ли купить девочку или мальчика?.. Еще продаем ковры из Хорасана и Персии – Фарагана Перевод того, что кричал первый армянин по-армянски; Фарагана – Фергана.

.Первый горбоносый опять крикнул, коверкая русские слова:– Сами дишови наши товар! – кричал он гортанно-зычно, словно радовался, что знал эти чужие слова. Тонкий, сухой, с желтым лицом. Бараний балахон на нем мотался, и когда распахивался, то на поясе с металлическими бляхами под балахоном блестел узорчатыми ножнами длинный кинжал.Боярин подошел, потрогал один ковер.– Хорош ковер – фараганский дело! – сказал тот, что кричал по-русски.Стали торговаться. Дьяки молча выжидали; только Ефим увивался около – гладил ковры, прикладывался к ним лицом, нюхал. Боярин приторговал один ковер, черный человек бойко свернул его, получил деньги, заговорил, шлепая по ковру коричневой рукой:– Господарь, купи девочка… – теркская, гибкая, ца! – Он щелкнул языком. – Будит плясать, бубен бить, играть, птица – не девочка, ца! Летает – не пляшет…Боярин молча махнул рукой одному из бородатых дьяков, передал ковер:– Неси, Семен, ко мне!Дьяк принял ковер.Черный продолжал вкрадчиво:– Есть одна… Груди выжжены… на грудях кизылбашски чашечки… на цепочках… Любить можно, дарить можно – матерью не будет… грудь нет, плод – нет… Вырастет, зла будет, как гиена. Можно господарю такая свой гарем беречь – никого не пустит, жон замучит, сама – нет плод и другим не даст чужой муж ходить… Дешево, господарь… девочка…Боярин, делая вид, что не слышит вкрадчивой речи черного, разглядывал ковры.– Сами дишови наши товар! – кричал другой.Ефим, понимая, что этот не знает много по-русски, сказал:– Ты, сатана, баньян ли грек?– Нэ… – затряс тот мохнатой головой, – нэ грек, армэнен… Камэнумэк, арнэл ахчик!– Дьяки, идем дале!Дьяки поклонились и двинулись за боярином. Ефим подошел к боярину ближе, заговорил быстро:– Глядел ли, боярин, на того, что по-нашему не лопочет?– Что ты усмотрел?– Видал я, боярин, у него под шубой экой чинжалище-аршин, – видно, что разбойник, черт! Продаст да догонит, зарежет и… снова продаст!– Ну, уж ты! Сходно продают… На Москве таких ковров и за такие деньги во сне не увидишь…– Им что, как у чубатых, – все грабленое… Видал ли, колько в сарае мальчишек и девок малых: все щели глазами, как воробьями, утыканы!– Да, народ таки разбойник! – согласился боярин и прибавил: – А торгуют сходно…Под ногами начали шнырять собаки, запахло мясом, начавшим тухнуть. Мухи тыкались в лицо на лету, – в этих рядах продавали съедобное.Бурые вепри, оскалив страшные клыки, висели на солнопеке несниманные, они подвешены около ларей веревками к дубовым перекладинам. Мухи и черви копошились в глазах лесной убоины. Тут же стояли обрубленные ноги степных лошадей, огромные, с широко разросшимися, неуклюжими копытами. Мясник, бородатый донец, кричал, размахивая над рогожей-фартуком кровавыми руками:– Кому жеребчика степного? Холку, голову, весь озадок? Смачно жарить с перцем, с чесноком – объедение!– Ты, кунак, махан ел?– Ел! – бойко отвечает мясник. – И тебе, казак, не запрещу: степная жеребятина мягче теленка. Купи барана, вепря – тоже есть.– А ну, кажи барана! Пса не дай…– Пса ловить нет время, пес без рог… Баран вот!– Сытой, нет? Ага!– Нехристи! Жрут, как татарва: коня – так коня, и гадов всяких с червью купят, тьфу! – Боярин плюнул, нахмурился; говоря, он понизил голос.Дьяки, побаиваясь его гнева, отстали.Старик, постукивая по камням, пыля песок посохом, шел, спешно убегая от вида и запахов рынка.– Идет не ладно, а сказать – озлится!Молодой дьяк ответил бородатому:– Пущай…– Озлится! К гневному не приступишь, мотри…Боярин разошелся в шинки: дубовые сараи распахнуты, из дверей и с задов несет густой вонью – водки, соленой рыбы и навоза. Шинки упираются задами в низкий плетень, у плетня торчмя вперед краснеют и чернеют шапки, желтеют колени – люди опорожняются. Здесь едко пахнет гнилым, моченным в воде льном.Старик чихнул, полой кафтана обтер бороду и закрыл низ лица. Отшатнулся, попятился, повернул к дьякам.Заглядывая боярину в глаза, Ефим заговорил:– Крепко у нас на Москве, боярин, эким по задам торгуют, чубатые еще крепче, мекаю я?– Занес, сатана! К церкви идем, а куды разбрелись? Водчий пес! Где – так востер, тут вот – глаз туп.– Церковь у них древняя, боярин, розваляется скоро. Наши им нову кладут, да они, вишь, любят свое – так тут, подпирать чтоб, столбы к ней лепят.– Б…дослов! – зашипел боярин. – Кабы на Москве о церкви такое молвил – свинцу в глотку: не богохуль на веру… Я ужо тебе!..Дьяк ждал удара, но боярин опустил посох. Дьяк, сняв шапку, заговорил жалостливо:– Прости, боярин! Много от ихней бузы брюхом маюсь, ино в голове потуг и пустое на язык лезет.– Ну и ладно! Тому верю… Только не от бузы брюхо дует – от яства:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28