Не осуди, государь, что якобы бахвалюсь. Я только так к слову сие о псковских ворах молвил. А еще, государь, из сюда довожу, что землю сии козаки пашут мало, а кто из шарпальников надежно пахотной, того выбивают из сих мест вон… А пошто у них такое деетца, то, слышал я – воевод и помещиков боятца только на Украине, там много пахотных…» Еще кое-что припишем, дьяк. Все ли по ряду?– Все, боярин!– Не оглядел я тебя, как писать зачали, – каки на тебе портки?– То все ведаю, боярин, за письмом меня пот долит, так я на колешки бархатцы стелил ветхи…– Смекнул? Ино крашенинными портками всю бы грамоту замарал! Сказывать могу, и не бестолково выходит, а вот подпишусь с трудом… Мы, дьяк, ужо зачнем государю писать не хуже Афоньки Нащоки Афонька Нащока – Ордин-Нащокин Афанасий Лаврентьевич (ум. в 1680 г.), боярин, полководец, крупный дипломат, глава Посольского приказа в 1667–1671 гг. В 1672 г. постригся в монахи.

… Нынче же наладить надо Сеньку дьяка… Бородат, ступью крепок и черевист мало… Пущай до Москвы милостыней идет, – с виду голец, с батожком по-каличьему доберетца… Надо его ужо обрядить в сукман да ступни и втай переправить через реку… Вожа ему не надо – дорогу ведает. Да еще, Ефим, пиши малу грамоту к воеводам, чтоб не держали ряженого дьяка.– Так, боярин, всего лучше твою грамоту довести государю…За окном зазвенели детские голоса. Боярин сказал:– Дьяк, кто там воет?Ефим спешно кинулся и, приоткрыв окно, взглянул.– Козацки робята, боярин! Вишь, с поля идут, рожи царапаны. Не впервой – ежедень в бои играют.Голоса приближались, задорно пели: Дунай, Дунай, Дунай,Сын Иванович Дунай;Ты гуляй, казак, гуляй, –Воевод лихих не знай…Гей, Дунай, Дунай, Дунай. Боярин, вытянув на столе сухую желтую ладонь, сжал ее в кулак:– У батек переняли песню? Ужо, шарпальники, землю и спины вам распашем и воевод лихих посадим! А ну, дьяк, перечти-ка грамоту, да подпишусь, и припечатаем… 12 Разин сидит в шинке против распахнутой настежь двери. Кудри упали на лицо… За тем же широким, черным от многих питий столом сидят молодые казаки: Васька Ус и с бледным лицом, с шрамом на левой скуле, худощавый, костистый Сережка Кривой. Мертвый под бельмом глаз прищурен, правый остро и жадно глядит; блестит в ухе кольцо золотой серьги. Пьют крепкий мед из смоляной бочки, что у шинкаря за стойкой. Черноволосый грек зорко сторожит казацкие деньги; ждет, когда крикнут: «Подавай!»Против дверей вдали – палисад городской стены, ровен с землей – белая полоса берега Дона пылит дымной пылью, серебряной парчой светится Дон. Ряд боевых челнов застыл, чернея четко на рябоватом блеске воды.– Купчины с Воронежа дадут пороху, свинцу! – сказал Ус.– А тут они, в городе?– У сородичей в Скородумовой есть все!– А у меня, браты, есть боярское узорочье.Разин поднял руку с медным кубком и опустил; затрещала столовая доска, вздрогнули стены от голоса:– Соленой, меду-у!Грек выскочил из-за стойки, поставил, поклонившись, железный кувшин на стол:– Менгун, козаки, менгун…– Сатана! Даром не можно?Разин кинул на стол талер.– Узорочье есть, то сказывать нече, – челны набьем свинцом и – гулять!– Руки есть, головы – на плечах!– Пьем, браты! Ишь, сколь серебра на Дону, простору хочется!– Браты мы, Степан. Руку, дай руку! – Жилистая рука с длинными узловатыми пальцами протянулась через стол. Разин скрыл ее, сжав. Сверху легла широкая лапа с короткими жесткими пальцами Васьки Уса.– А тож я брат вам, казаки!– Пей, допивай!– Допьем, Степанушко!– А ты, Степан, опасись Корнея – не спуста отец твой Тимоша не любил его…– Сережка, знаю я, все знаю…– Нынче, Степан, тебя в атаманы?– Можно! Иду…Мимо дверей всех шинков прошел казак-глашатай, бивший палкой по котлу-литавре, висевшей на груди на кушаке.– Гей, гей, казаки! К станичной батько кличет…– Зряще ходим мы сколь дней, – круче решить надо, а то атаман опятит!– Не опятит, Серега, гуляем!..Встали, пошли, тяжелые, трое… 13 Молодуха Олена, повязав голову синим платом из камки, косы, отливающие золотом, наглухо скрыла. На широких бедрах новая плахта, ходит за мужем, пристает, в глаза заглядывает:– Ой, Стенько, сколь ден душа болит, – что умыслил, скажи?Разин – в черном бархатном кафтане нараспашку, под кафтаном узкий, до колен, шелковый зипун, на голове красная шалка, угрюмые глаза уперлись вдаль.Старые казаки, взглядывая на шапку Разина, ворчат:– Матерой низовик, а шапка запорожская, – негоже такое!На площади много хмельных, голоса шумны и спорны:– Стенько, уж с молодой приелось жареное аль из моря соленого захотел?– Хороша жена, да казаку не дома сидеть… Олена! Она у меня – эх!Степан слегка хлопает рукой жену по мягкой спине и хмурится – мелькнуло в голове коротко, но ясно другое лицо: так же трепал на Москве из земли взятую.– Ну, шапка! – Запорожская шапка высоко летит от сильной руки в голубую высь.– Слышьте, казаки-молодцы?!– Слышим!– Кто за мной на Волгу? Насаду рыбу лови-ить?– Большая рыба, казак?– Ты щи пуд!Полетели шапки вверх: Сережкина баранья с красным верхом – первая, вторая запорожская – Васьки Уса.– Эх, лети моя!– Моя!– А наша что, хуже? Лети!– И я.– Чти, казаки-атаманы, сколь шапок, столь охотников!Звеня литаврой, в станичную избу с площади прошел глашатай:– Гей, казаки, атаман иде!..Из приземистой хаты, станичной избы, с широким, втоптанным в землю крыльцом казаки вынесли бунчук: держит древко – с золоченым шариком, с конским хвостом наверху – старый есаул Кусей, а за ним еще есаулы и писарь. Все казаки и есаулы, как в поход, одеты в темные кожухи, только атаман Корней в красном скорлатном кафтане; по красному верху его бараньей шапки – из золоченых лент крест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28