Так мы добьемся образования некоторого количества грамматически и синтаксически правильных фраз, вроде «жидкий баран летает в заостренном небе» или же «белый баран ест траву»…
— Вот тут-то я тебя и поймал! — обрадовался Дух противоречия. — Большинство твоих фраз, как ты говоришь, грамматически и синтаксически правильных, будут бессмысленны!
— Они будут безупречны с точки зрения формы. Это основной пункт, с которым тебе придется согласиться. Среди них найдутся и логически правильные фразы, и тогда нам придется лишь произвести новый отбор. Здесь-то и начнет действовать моя теория «первичных истин».
— Это еще что такое?
— Следи внимательно за ходом моих мыслей. Эта проблема того же порядка, что и игра в шахматы, хотя несколько более сложная. Тут задача состоит в том, чтобы исключить все словосочетания, лишенные смысла. Может, ты думаешь, что это превышает возможности прибора? Ничего подобного! Любое значение — не что иное, как преобразование первоначального значения. Самое условие задания заключается всего лишь в перестановке элементов осознанной первичной предпосылки. Развивая это положение, мы шаг за шагом подходим к очевидности или к тому, что я назвал первичной истиной. Число таких констатации ограничено, и при помощи электроники их вполне можно сочетать с селекционными элементами прибора, который, произведя необходимые перестановки, неминуемо исключит в представленных ему словосочетаниях все, что как-нибудь нарушает эти очевидности или даже хотя бы просто не сочетается с ними. Выданы будут только действительно осмысленные фразы. Я утверждаю, что человеческий мозг, когда ему надо выразить какую-нибудь мысль, работает только по такой схеме.
И профессор создал такой прибор. Конструкция селектора значения поначалу была очень сложной, но по мере того как подвигалась разработка первичных истин, оказалось, что число их значительно меньше, чем можно было ожидать. При наличии соответствующей классификации все они сводились к нескольким основным аксиомам, таким, например, как «А есть А» или же «А не есть не-А» и к небольшому количеству непосредственных смысловых восприятий. Исходя из одних этих данных и их комбинаций, робот мог выявить все бессмысленные словосочетания. Таким образом, исключались фразы, подобные «жидкий баран летает в заостренном небе» или «белый баран ест телятину». Причем частичные комбинации, вроде «жидкий баран» или «заостренное небо» отбрасывались предварительным селектором. А глагол «летает» или странное дополнение «телятина» отвергались контрольным блоком до тех пор, пока не появлялась комбинация типа «белый баран бродит под голубым небом» или «белый баран ест траву/к совместимая со всеми первичными истинами.
Методичный ученый потратил несколько лет на усовершенствование своего электронного писателя.
— Прогресс в этой области, — объяснял он, — заключается в том, чтобы получить такие выражения, которые, хотя и являются преобразованиями первичных истин, тщательно маскируют это либо сложностью, либо оригинальностью формы, и только при продолжительной расшифровке можно установить их происхождение.
Вот так, начав с положений, подобных „белый баран бел“, а потом получив в качестве задания фразу, переведенную на различные языки, „Ego sum qui sum“ , робот-писатель мало-помалу усложнил фразы и дошеле до таких предложений, как „Ex nihilo nihil fuit“ ,„Кошка ест мышку“, „А все-таки она вертится!“, „Мыслю — значит, существую“. И наконец, в один прекрасный день, ставший для профессора Фонтена днем победы, прибор выдал „To be or not to be, that is question!..“.
Конкурентам ученого тоже удалось сконструировать роботов-писателей, и, так как КЭМ стремилась во что бы то ни стало быть во главе всех достижений, профессор Фонтен попытался воспроизвести чисто механически и другие стороны человеческой деятельности.
Поскольку кровообращение, дыхание, питание и пищеварение давно уже имитировалось аппаратами, профессор пошел дальше. Созданные им автоматы — мужского и женского пола — были размещены произвольно. Некоторое время они передвигались без видимой цели, а затем их словно притягивало друг к другу магнетической силой.
По замыслу профессора Фонтена это последнее его достижение должно было в конце концов выработать у автоматов „чувство“. Но главное, они подали ему идею нового прибора, которому суждено было обозначить один из важнейших этапов развития кибернетики, начисто разбив возражения постоянных научных противников Фонтена.
— В мире нет ничего подобного вашим приборам, — говорили они ему, — но все они лишь доказательство вашего изобретательского гения, вашей учености. Все качества роботов обусловлены вами, их создателем. Поэтому мы смело утверждаем, что эти приборы всего лишь свидетельство разума человека.
Тогда профессор задумал создать такого робота, который мог бы сам порождать роботов. Он преуспел и в этом — впрочем, как и во всем, что замышлял ранее. Опираясь на предыдущее изобретение, он сконструировал машину, в недрах которой возникала клетка, постепенно росла, размножалась, следуя механическим процессам развития, превращалась в эмбрион робота, и, наконец, на свет появлялась такая же машина, как те, что ее породили.
Проверив на практике свое новое достижение, профессор разразился победным кличем. Но его противники все-таки не сдавались. Они заявили:
— Хорошо. Но ведь создатель этой механической матки все же вы — человек.
Тогда ученый, дабы выиграть время и избежать лишних споров, сразу же создал робота, способного продолжать свой род до бесконечности.
1 2 3 4 5 6