И. Новикова, преобразованный в 1782 году в «Дружеское учёное общество», а в 1784 в «Типографическую компанию». В 1773 году он начинает печатать «Древнюю Российскую Вивлиофику», то есть историческую библиотеку, и до 1790 года издаёт множество книг на исторические темы. Однако после французской революции (1789) Новиков, известный своим масонством, попадает в опалу; в 1792-м он арестован и сослан.
Конфискованные архивы его кружка попадают к А. И. Мусину-Пушкину, который среди неизданных материалов обнаруживает и труды умершего в том же году члена «Типографской компании» писателя, историка и экономиста М. Д. Чулкова. А этот М. Д. Чулков, помимо экономических трудов, известен своим фундаментальным четырехтомником «Собрание разных песен», в котором в 1770–1774 годах были опубликованы народные исторические песни и сказания в его собственной литературной обработке.
И вот, в 1795 году А. И. Мусин-Пушкин обнаруживает среди его бумаг рукопись «Слова о полку Игореве», и даёт его Екатерине для ознакомления. Её реакция была негативной, – но почему? Можно предположить, что такая история противоречила её версии, или, напротив, Екатерина хорошо знала «источник» этого труда. А. И. Мусин-Пушкин осмелился снова показать список «Слова» только после её смерти, уже в 1797 году, Павлу I. Павел публикацию разрешил: поначалу он одобрял всё, чего не одобряла его маменька. В первый же день воцарения он амнистировал опального Новикова, как и Радищева. Но подготовку к первому изданию «Слова» (1800) Мусин-Пушкин начал только в 1798 году, после смерти Н. И. Новикова, единственного, кто ещё мог что-либо сказать о возможном авторстве М. Д. Чулкова или кого-либо другого из своего общества восьмидесятых годов.
Воплощением «екатерининской редакции» истории России стал гигантский исторический 12-томный труд Н. М. Карамзина.
М. М. Тихомиров писал: «По счастливой случайности Татищев пользовался как раз теми материалами, которые не сохранились до нашего времени, и в этом отношении его труд имеет несравненно большие преимущества, чем труд Карамзина, почти целиком (за исключением Троицкой пергаментной летописи) основанный на источниках, сохранившихся в наших архивах».
По поводу этого странного «счастья», выпавшего Татищеву, – все его источники пропали, а все источники Карамзина целёхоньки, – А. К. Гуц меланхолично заметил, что, наверное, именно в силу «счастливой» судьбы ко многим известиям В. Н. Татищева дальнейшие историки относились с сомнением. Его прямо обвиняли в выдумках, а иногда и в прямых подлогах, чего «несчастливый» Карамзин избежал.
И при этом творчество Карамзина ставят рядом с творчеством его современника, крупного английского писателя и историка Вальтера Скотта, блестящие исторические романы которого отличаются тем, что в них очень органично сочетаются реальные исторические события и художественный вымысел.
Нет, Н. М. Карамзин сам не занимался вымыслом; двадцать лет жизни он потратил на то, чтобы органично сочетать вымысел, уже содержавшийся в предыдущих «редакциях» российской истории. Вот почему его «История Государства Российского» заведомо романизирована и читается так же легко, как и романы Вальтера Скотта. Карамзин стремился уловить в хаотичных летописных сообщениях логику истории и Божественного провидения. Не чурался и «подсказать» читателю, как ему следует понимать образ того или иного деятеля. Например, именно он придумал для князя Ярослава прозвище «Мудрый»: ни современники, ни летописцы его так не величали.
В 1815 году Карамзин писал:
«Благодаря всех, и живых и мёртвых, коих ум, знания, таланты, искусство служили мне руководством, поручаю себя снисходительности добрых сограждан. Мы одно любим, одного желаем: любим отечество; желаем ему благоденствия ещё более, нежели славы; желаем, да не изменится никогда твёрдое основание нашего величия; да правила мудрого Самодержавия и Святой Веры более и более укрепляют союз частей; да цветёт Россия… по крайней мере долго, долго, если на земле нет ничего бессмертного, кроме души человеческой!»
Возможна ли реконструкция?..
Александр Сергеевич Пушкин был историком, и нам кажется интересным проследить изменение его подхода к выбору исторических тем, которые он использовал в своём творчестве. В 1821 году он пишет поэму «Бахчисарайский фонтан», в 1824 – трагедию «Борис Годунов», в 1828 – поэму «Полтава», в 1833 публикует поэму «Медный всадник», заканчивает роман «Евгений Онегин» и… погибает в 1837 году, не успевая написать роман «Пугачёв».
Если в основе поэмы «Бахчисарайский фонтан» лежит только лирическая легенда о похищении русской девушки крымским ханом, то историческая основа трагедии «Борис Годунов» и поэмы «Полтава» уже почерпнута Пушкиным из «Истории Государства Российского» Карамзина, которой он тогда безоговорочно верил.
Но вот в «Медном всаднике» и в романе-мениппее (то есть имеющем сложную иносказательную конструкцию) «Евгений Онегин» уже можно увидеть некоторый крен в сторону «альтернативной» истории. Что же касается его подготовки к роману «Пугачёв», то кажется весьма правдоподобным, что Пушкин, получив высочайшее разрешение на доступ к архивам, слишком близко подошёл к раскрытию правды о завоеваниях Екатерины. Ведь именно при ней произошла смена мирного, не силового способа присоединения земель, на военный, то есть она разрушала натуральный федерализм страны, что и вызвало сопротивление, названное в дальнейшем «пугачёвщиной», – и при ней сложилась в основном российская историческая традиция.
Свидетельством в пользу этой гипотезы является и неосуществлённое намерение Пушкина написать статью о книге французского аббата и астронома Шаппа Д’Отроша (Chappe D’Hauteroche), про его путешествие из Петербурга в Тобольск и обратно в 1761 году.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28