— Я не виноват, я вообще туда случайно попал! Шел домой, а тут они, я этого мужика и пальцем даже не тронул!
— Ну-ну, — подполковник достал из папки заявление Уткина, показал его парню. — И тут ты случайно оказался. Проходил мимо с трубой в руке. Если бы не я, то ты бы этого отставного майора шандарахнул трубой, и готово, суши сухари на долгие года. А у него двое детей, между прочим. Так что, парень, я тебе не верю. И суд не поверит. И поедешь ты лет на десять в очень далекие края.
В приоткрытую дверь заглянул Бармин и сказал только одну фразу:
— Михалыч, этот Кочин умер.
Мазуров кивнул и повернулся к своему подопечному.
— Ну что, слыхал? Это уже совсем другая статья, и по полной катушке.
Ежов сидел опустив голову, сквозь короткий ежик волос от затылка ко лбу был отчетливо виден длинный белый шрам и параллельно ему еще один, поменьше.
«Да, похоже, ему тоже доставалось по жизни не одно птичье молоко, — подумал Мазуров, — пирожными его редко кто кормил».
— Я его не бил, — упрямо повторил парень, — вообще не бил.
— Давай начистоту. — Мазуров положил на стол свои огромные кулаки, посмотрел на них так, словно увидел впервые. — Если ты не бил, то скажи кто?
Это ведь твой район. Сам говорил, что шел домой, а они тебя позвали, значит, ты всех их знаешь. Так?
Витька молчал.
— Пойми, твое спасение сейчас только в твоих руках, — убеждал его подполковник. Пацан медленно покачал головой.
— Не могу.
— Боишься?
— Ничего я не боюсь! — окрысился Ежов.
— Боишься. — Мазуров достал еще одну сигарету, озабоченно заглянул в пачку. Разговор обещал быть долгим, и запасов никотина должно хватить. — И еще как боишься. Вон аж стул мокрый.
— Я не боюсь, просто западло пацанов продавать, — процедил он сквозь зубы.
— А-а, вон ты о чем! — рассмеялся Михалыч. — Так ты о высоких материях!
Значит, нам тогда и разговаривать не о чем, значит, сядешь на полную катушку, и по убийству Николая Кочина, и по делу этого вертолетчика тоже. — Мазуров кивнул на свою папку:
— Знаешь сколько теперь тебе в сумме светит?
Ежов молчал, он по-прежнему боялся избегать взгляда старого сыщика.
— А я тебе скажу. Как рецидив, а дело вертолетчика пойдет первым, значит, Кочин уже второй. Это как минимум пятнашка. И скажи спасибо этому долбаному Евросоюзу, что отменили смертную казнь, а то мог бы и загреметь на вышак. Хотя еще неизвестно, что лучше.
Мазуров в возбуждении опять было взялся за пачку, потом вспомнил, что там осталось всего три сигареты, и отбросил в сторону.
— Ты хочешь этого? — повысил голос Мазуров. Ежов отрицательно мотнул головой.
— Так, уже лучше. Тогда говори, кто его бил?
— Ну не могу я это сказать! — снова взорвался Витька. — Меня же они потом убьют! Затопчут, как этого хмыря…
— Вот это другой разговор! По крайней мере, теперь честно.
Мазуров не удержался и все-таки закурил.
— А то «слово чести», братство до гроба! Бабушка тебя давно воспитывает? — неожиданно сменил он тему.
— С пяти лет, — буркнул Витька.
— Где родители?
— Отец умер, а мать прав лишили материнских. Не знаю, где она сейчас, может, и померла давно.
— Понятно. Бабушку любишь? Витька кивнул.
— Как у нее здоровье?
— Не очень. Давление высокое.
— Давление — это плохо. Тут может быть и инфаркт, и инсульт. С этим шутить нельзя. Как думаешь, она обрадуется, если узнает, что тебя посадили на пятнадцать лет?
— Нет, — тихо шепнули Витькины губы.
— У тебя и девчонка поди есть?
— Да.
— Как зовут?
— Люська.
— Сколько ей лет?
— Пятнадцать.
Мазуров усмехнулся, покрутил головой. Витька зло скривился, но подполковник был уже серьезен.
— Знаешь, как все это будет? Не смотри так, не думай, что я гадалка, гадать тут нечего, все проверено, и не раз. За тяжкие преступления у нас под амнистию не попадают, значит, сидеть будешь от звонка до звонка. Пятнадцать плюс пятнадцать, значит, когда ты выйдешь, Люське твоей будет уже тридцать. У нее к этому времени будет двое детей, а муж ее — один из этих твоих друзей-козлов. Он научит ее пить водку, а может, и на иглу посадит. Будет она ходить из притона в притон, с вечным фингалом под глазом, с выбитыми зубами.
Материнства ее лишат, так что как раз к твоему выходу она будет снова свободна и с радостью примет тебя в свои объятия и поцелует беззубым ртом.
Витька метнул на Мазурова злой взгляд.
— Что, не веришь? — переспросил подполковник. Надо отдать должное, говорил он страстно, убедительно. — Именно так и будет, поверь мне. Знаешь, сколько я за двадцать своих милицейских лет таких вот молодых дурачков видел? У каждого второго, кто сидел на этом стуле, именно такая судьба, можешь не сомневаться!
Да и ты будешь уже не такой, зона не сахар.
— Ну и что, — огрызнулся Ежов, — там, в зоне, тоже люди живут.
— Живут, Витя! Да еще как живут! Только ты не знаешь, как они там живут!
Ты сказки слышал про крутых воров, блатную развеселую жизнь, а на самом-то деле там все по-другому.
В этот момент дверь открылась, на пороге стоял невысокий, полноватый майор с седыми висками.
— Иду, вдруг слышу знакомый голос, — сказал он, подавая Мазурову руку. — Неужели, думаю, Михалыч! Не может быть! Он же на пенсии уже лет сто. Наверное, думаю, привидение его тоскует по работе.
— Может, Иван Фомич, может, — сказал, поднимаясь, Мазуров. — Привидение, говоришь? Хорошо ты это придумал.
— Ну, судя по рукопожатию, ты не привидение, — признал майор. — Сила еще есть.
Иван Фомич Городненко был старинным сослуживцем Мазурова. Они вместе начинали сержантами патрульной службы, да и потом их карьера развивалась параллельно. Последние пять лет Городненко был начальником изолятора временного содержания, должен был получить подполковника и выйти на пенсию, но прошлогодний массовый побег заключенных обернулся для него сердечным приступом и навеки замершей на погонах звездой майора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96