— Что, снова призвали под знамена? — спросил Городненко.
— Да ребята попросили помочь, все в загоне, лето. А ты, смотрю, все никак на пенсию не уйдешь?
— Нет, желающих на мое место не могут найти. Особенно после прошлогоднего побега.
— Да, не повезло тебе. А чего это ты ночью по управлению шляешься?
— Проверял своих. Сам знаешь, обжегшись на молоке, на воду дуешь. Боюсь, как бы глупостей не наделали, большинство новенькие работают, молодежь. Одно дело, если там деньги или наркоту передадут, а вдруг впустят кого по знакомству? Бывало ведь, помнишь? Да, знаешь, кого к нам только что привезли? — оживился майор.
— Кого?
— Нашего старого знакомого, Тихоню.
— Да ты что! — удивился Мазуров.
— Вот и «что». Опять кого-то порезал, придурок. Я его велел сразу к нам определить, в «обезьяннике» ему делать нечего, людей пугать. Завтра народ пойдет, а он там в неглиже на виду у всех.
— Да, а ведь это мы его с тобой тогда первый раз брали, — с ностальгической улыбкой припомнил Мазуров. — Сержантами еще были, на мотоцикле его везли, в коляске. Как он там, стриптиз показывает?
— Конечно, концерт в самом разгаре.
— Слушай, Фомич! — Мазурову пришла в голову интересная идея, он опасливо взглянул в сторону Ежова, затем подхватил майора под руку и буквально вытащил его в коридор, так чтобы можно было и поговорить с глазу на глаз, и не терять из виду своего «подопечного». Витька не понимал, что происходит, он только видел, что Мазуров очень упрашивает своего собеседника, а тот упирается.
— Да ты что, Михалыч, знаешь, сколько я инструкций нарушу! — донеслось до ушей пацана.
— Ну, Фомич, ты без пяти минут пенсионер, что тебе стоит! Ты начальник у себя или хвост собачий?
— Нет-нет! Ты что, а вдруг кто из начальства узнает? И эту-то, — Городненко ткнул пальцем в майорскую звезду, — на четыре маленьких поменяют!
Переговоры длились минут двадцать, Мазуров вогнал своего собеседника в жар и пот, но все же, похоже, уговорил.
— Пошли, — довольный Мазуров подхватил Витьку под руку и поволок из кабинета. Проходя мимо загородки дежурного, Ежов увидел давешнего майора, звонившего по телефону.
— Да, лейтенант! Пусть Журавлев покажет им все что надо, он в вашей смене самый опытный. Да все под мою личную ответственность, — донеслось до ушей Витьки.
Они вышли во двор, и подполковник свернул к новенькому зданию из белого кирпича. Кривовский изолятор временного содержания, сокращенно ИВС, сдали всего полгода назад, и среди уголовной среды его называли «курортом», за наличие в камере унитаза и раковины.
Подойдя к железной двери, подполковник стукнул в нее костяшкой пальца, и она тут же немного приоткрылась.
— Иван Михайлович? — удивленно вскрикнул охранник. — А мне сказали, но я не поверил сразу. Вы же вроде на пенсию уходили?
— Как уходил, так и пришел. Ты, что ли, это, Журавлев?
— Он самый. Что надо, товарищ подполковник?
— Экскурсию по заповедным местам. Парень вот не верит, что у нас в камерах кондиционеры и телевизоры стоят.
Охранник хохотнул и впустил их. Журавлев оказался толстым прапорщиком с круглой, как у снеговика, головой. Курносое лицо его было само добродушие, и как-то слабо верилось, что этот человек может сладить с наглыми и прожженными уголовниками.
— Журавлев, ты сколько лет тут уже работаешь? — спросил Мазуров, входя в гостеприимно распахнутую дверь.
— Двенадцать стукнуло, — ответил прапор, поставил к стене Витьку и быстро обшарил карманы и всю одежду «экскурсанта».
— Тебе тут что, медом намазано? — продолжал допытываться подполковник. — Караваев вон месяца не продержался, сбежал в участковые.
Журавлев, открывая перегораживающую коридор железную решетку, засмеялся:
— Он просто все тут близко к сердцу принимал, а так нельзя. Мне вот лично все по барабану.
Тут сбоку донесся приглушенный дверью голос.
— Начальник! Прокурора желаю видеть. Хочу сделать чистосердечное признание, восстановить справедливость.
— Счас я тебе двух прокуроров приведу, паскуда! — неожиданно свирепо рявкнул прапорщик. — Они тебе напихают полную задницу справедливости!
Потом он обернулся к своим гостям и уже прежним, добродушным тоном пояснил:
— Николаев Колька. Сто двадцать вторая, злостное хулиганство. У него как ночь, так совесть просыпается. Берет на себя дела всех сокамерников. Надоел уже как собака! Скорее бы его судили.
Они прошли в комнату дежурного, где за пультом сигнализации сидел зевающий, с сонными глазами круглолицый лейтенант.
— Здорово, Сивцов, хватит спать, начальство только ушло, а он уже дремлет. Слушай, камера пустая есть? — спросил Михалыч. Он ткнул пальцем в своего гостя. — Надо показать ему, как тут у вас хорошо.
— Нету, Иван Михалыч. Сам знаешь, такого практически не бывает. Тут еще в Братском у КаПэЗэ стена завалилась, к нам их мазуриков привезли. Полна коробочка.
— Тогда дай нам на Тихоню посмотреть, — попросил Михалыч. — Старый мой знакомец, вместе начинали — он сидеть, а я служить.
— Это можно, он в изоляторе, хотя, кажется, уже успокоился. Проводи, Журавлев.
Они прошли в самый конец длинного коридора вдоль однообразных железных дверей. В самой последней из них Журавлев открыл небольшое окошко, «кормушку».
Глянув в камеру, прапорщик одобрительно кивнул головой:
— Вот он, во всей своей красе. Просто гордость нации.
Витьку подтолкнули поближе, и он, осторожно заглянув в окошечко, увидел сидящего на полу абсолютно голого человека. Голова его была опущена вниз, седые космы закрывали лицо. На худущем теле каторжанина не было «живого места», все оно было разрисовано черепами, голыми девками, привязанными колючей проволокой к крестам, парусниками и целыми предложениями, из которых пацан рассмотрел надпись на левой ноге:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96