Мари замолчала и заплакала.
– Но почему же Пьеро не отослал тебя в Кап, к твоему мужу? – спросил я ее.
– Он пытался, но не мог. Это было очень трудно; ему приходилось скрываться и от черных и от белых. Кроме того, мы не знали, что с тобой. Некоторые говорили, будто видели, как тебя убили, но Пьеро убеждал меня, что это неправда; и я была уверена, что ты жив: если б ты умер, сердце подало бы мне весть и я умерла бы в ту же минуту.
– Значит, Пьеро привел тебя сюда? – спросил я.
– Да, мой Леопольд; никто, кроме него, не знает про эту уединенную пещеру. Вместе со мной он спас и всех, кто уцелел из моей семьи, – мою няню и младшего брата, и спрятал нас здесь. Уверяю тебя, нам тут очень удобно; и если б не война, которая проникает в каждый уголок нашей страны, теперь, когда мы разорены, я с радостью осталась бы здесь жить с тобой. Пьеро приносил сюда все, что нам было нужно. Он часто приходил к нам, с красным пером в волосах. Он утешал меня, говорил о тебе, уверял, что скоро мы будем снова вместе. Последние три дня он не был у нас, и я начала уже беспокоиться, но тут он вернулся с тобою вместе. Бедный друг! Он, значит, ходил за тобой?
– Да, – ответил я.
– Но может ли быть после этого, что он влюблен в меня? – продолжала она. – Ты в этом уверен?
– Теперь уверен, – ответил я. – Это он занес надо мной кинжал и опустил руку не ударив, из боязни причинить тебе горе; это он пел тебе песни любви у беседки над рекой.
– Неужели! – воскликнула Мари с наивным удивлением. – Он твой соперник? Тот гадкий человек с букетом ноготков – это добрый Пьеро? Мне прямо не верится! Он так предан мне, так почтителен, еще больше, чем когда он был нашим рабом! Правда, иногда он смотрел на меня каким-то странным взглядом, но я видела в нем только грусть и думала, что он жалеет меня в моем горе. Если бы ты знал, с какой горячей преданностью он говорил со мной о моем Леопольде! Его дружба превозносила тебя почти так же, как моя любовь.
Рассказ Мари восхищал меня и в то же время приводил в отчаяние. Я вспоминал, как жестоко я обошелся с великодушным Пьеро, и чувствовал всю справедливость его кроткого, покорного упрека: «Не я неблагодарный».
В это время Пьеро вернулся. Лицо его было мрачно и скорбно. Он был похож на осужденного, только что мужественно перенесшего пытку. Он медленно подошел ко мне и сказал серьезным тоном, указывая на кинжал, который я засунул себе за пояс:
– Час прошел.
– Какой час? – спросил я.
– Час отсрочки, что ты мне дал; он был мне нужен, чтоб привести тебя сюда. Тогда я умолял тебя оставить мне жизнь, теперь я заклинаю тебя избавить меня от нее.
Самые нежные чувства: любовь, дружба, благодарность, соединились теперь, чтобы разорвать мое сердце. Горько рыдая, я упал к ногам раба, не в силах произнести ни слова. Он поспешно поднял меня.
– Что ты делаешь? – воскликнул он.
– Я только воздаю тебе должное; я не достоин такой дружбы, как твоя. Признательность твоя не может быть так велика, чтобы ты простил мне мою неблагодарность.
Его лицо еще несколько минут сохраняло суровое выражение; по-видимому, в душе его шла мучительная внутренняя борьба; он сделал шаг ко мне и остановился, разомкнул губы, но не произнес ни слова. Однако колебания его длились недолго; он раскрыл мне свои объятия и сказал:
– Могу я теперь называть тебя братом?
В ответ я бросился ему на шею.
Помолчав немного, он сказал:
– Ты добр, но несчастье сделало тебя несправедливым.
– Я вновь нашел своего брата, – ответил я, – я счастлив теперь, но очень виноват.
– Ты виноват, брат? Я тоже был виноват, и гораздо больше тебя. Ты счастлив теперь; я же буду несчастным всегда!

XLVI

Радость вновь обретенной дружбы, в первые минуты осветившая его лицо, быстро угасла; на нем появилось выражение какой-то печали и твердости.
– Послушай, – сказал он мне сурово, – мой отец был королем в стране Каконго. Он творил суд над своими подданными у порога своего дома и после каждого вынесенного им приговора, по обычаю королей, пил полную чашу пальмового вина. Мы были счастливы и могущественны. Но вот пришли европейцы; от них я перенял те пустые знания, что так удивили тебя. Начальником у них был испанский капитан; он пообещал отцу более обширные владения, чем наши, и белых женщин; отец последовал за ним со всей своей семьей… Брат, они продали нас!
Грудь его вздымалась, глаза сверкали; он бессознательно схватился за стоявшее возле него молодое кизиловое дерево и переломил его, а потом продолжал, как будто даже не обращаясь ко мне:
– У повелителя страны Каконго появился свой повелитель, а его сын стал рабом на полях Сан-Доминго. Молодого льва разлучили с его старым отцом, чтоб их легче было укротить. Молодую жену оторвали от мужа, чтоб извлечь побольше выгоды, соединив их с другими. Маленькие дети искали мать, выкормившую их, и отца, купавшего их в горных потоках; но они нашли только жестоких тиранов, державших их вместе с собаками!
Он замолчал; губы его беззвучно шевелились, дикий взгляд его был неподвижен. Вдруг он крепко схватил меня за руку.
– Брат, знаешь? Меня продавали разным хозяевам, точно скотину… Ты помнишь казнь Оже? Слушай: в этот день я снова увидел отца… на колесе!
Я содрогнулся. Он продолжал:
– Белые надругались над моей женой. Слушай, брат: она умерла и перед смертью просила меня отомстить. Сознаться ли тебе? – продолжал он, колеблясь и опуская глаза. – Я виноват перед ней, я полюбил другую. Но оставим это…
Все мои товарищи торопили меня, чтобы я освободил их и отомстил. Раск приносил мне вести от них.
Я не мог исполнить их желания, я сам сидел в то время в тюрьме твоего дяди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56