О
тец был так ему далек, что он и не желал сближения с ним. Предстоящее свида
ние не столько огорчало его, сколько представлялось тяжкой повинностью.

Неприязнь Мариуса к отцу основывалась не только на мотивах политическо
го характера. Он был убежден, что отец, этот рубака, как в хорошие минуты на
зывал его Жильнорман, не любит сына. В этом не могло быть сомнений, иначе о
тец не бросил бы его, не отдал бы на чужое попечение. Чувствуя, что он нелюб
им, Мариус и сам не хотел любить. Так надо, Ч уверял он себя.
Он был так ошеломлен, что не задал Жильнорману ни одного вопроса. А дед про
должал:
Ч Он, кажется, болен. Вызывает тебя.
И, помолчав, добавил:
Ч Поезжай завтра утром. Мне помнится, что с постоялого двора Фонтен каре
та в Верной отходит в шесть часов и приходит туда вечером. Поезжай с этой к
аретой. Он пишет, что мешкать нельзя.
Старик скомкал письмо и положил его в карман. Мариус мог бы выехать в тот ж
е вечер и быть у отца утром. В то время с улицы Блуа в Руан ходил ночной дили
жанс, заезжавший в Вернон. Однако ни Жильнорман, ни Мариус и не подумали сп
равиться об этом.
На другой день, в сумерки, Мариус приехал в Вернон. В городе уже зажигались
огни. Он спросил у первого встречного, где живет «господин Понмерси». В ду
ше он разделял точку зрения Реставрации и не признавал отца ни бароном, н
и полковником.
Ему указали дом. Он позвонил. Женщина с лампочкой в руке отворила ему.
Ч Дома господин Понмерси? Ч спросил Мариус.
Женщина не отвечала.
Ч Здесь живет господин Понмерси? Ч повторил свой вопрос Мариус.
Женщина утвердительно кивнула.
Ч Можно поговорить с ним?
Женщина отрицательно покачала головой.
Ч Но я его сын! Ч настаивал Мариус. Ч Он ждет меня.
Ч Он уже не ждет вас, Ч сказала женщина.
Тут только Мариус заметил, что она плачет.
Она указала ему пальцем на дверь в низкую залу, Он вошел.
В зале, освещенной горевшей на камине сальной свечой, находились трое му
жчин. Один стоял, выпрямившись во весь рост, другой стоял на коленях, трети
й, в одной рубашке, лежал на полу. Лежавший на полу и был полковник.
Двое других были доктор и священник, читавший молитву.
Три дня назад полковник заболел горячкой. В начале болезни, предчувствуя
недоброе, он написал Жильнорману, прося прислать сына. Болезнь приняла с
ерьезный оборот. Вечером, в день приезда Мариуса, полковник начал бредит
ь. Несмотря на попытки служанки удержать его, он с криком: «Мой сын все не е
дет. Пойду его встречать!» Ч вскочил с постели. Затем вышел из комнаты, уп
ал в прихожей на каменный пол и тут же скончался.
Послали за доктором и священником. Доктор пришел слишком поздно. Священн
ик пришел слишком поздно. Сын тоже приехал слишком поздно.
При тусклом огоньке свечи на бледной щеке неподвижно лежавшего полковн
ика можно было различить крупную слезу, выкатившуюся из его мертвого гла
за. Глаз потух, но слеза не высохла. Слеза означала, что сын опоздал.
Марнус смотрел на этого человека, которого видел в первый и в последний р
аз, на его благородное мужественное лицо, на его открытые, но ничего не вид
ящие глаза, на его седые волосы, на его сильное тело на котором то тут, то та
м выступали темные полосы Ч следы сабельных ударов и звездообразные кр
асные пятна Ч следы пулевых ранений. Он смотрел на огромный шрам, знак ге
роизма на этом лице, которое бог отметил печатью доброты. Он подумал о том
, что человек этот Ч его отец, что человек этот умер, но остался холоден.
Печаль, овладевшая им, ничем не отличалась от печали, которую он ощутил бы
при виде всякого другого покойника.
А между тем горе, щемящее душу горе царило в комнате. В углу горькими слеза
ми обливалась служанка; священник молился, прерывая молитвы рыданиями; д
октор утирал глаза; даже труп и тот плакал.
Несмотря на свою скорбь, и доктор, и священник, и служанка молча посматрив
али на Мариуса, Ч он был здесь чужим. Мариус, не опечаленный смертью отца,
испытывал чувство неловкости и не знал, как себя вести. В руках у него была
шляпа. Он уронил ее на пол, чтобы подумали, будто скорбь лишила его сил дер
жать ее.
И тут же он почувствовал нечто вроде угрызения совести и презрения к себ
е за этот поступок. Но был ли он виноват? Ведь он не любил отца!
Полковник не оставил никаких средств. Денег, вырученных от продажи его д
вижимости, едва хватило на похороны. Служанка отдала Мариусу найденный е
ю клочок бумаги. Он был исписан рукой полковника:
«Моему сыну. Император пожаловал меня бароном на поле битвы под Ватерлоо
. Реставрация не признает за мной этого титула, который я оплатил своей кр
овью, поэтому его примет и будет носить мой сын. Само собой разумеется, что
он будет достоин его».
На обороте полковник приписал:
«В этом же сражении под Ватерлоо один сержант спас мне жизнь. Его зовут Те
нардье. В последнее время, насколько мне известно, он держал трактир где-т
о в окрестностях Парижа, в Шеле или в Монфермейле. Если моему сыну случитс
я встретить Тенардье, пусть он сделает для него все, что может».
Отнюдь не из благоговения к памяти отца, а лишь из смутного чувства почте
ния к смерти, всегда столь властного над сердцем человека, Мариус взял и с
прятал записку.
Из имущества полковника ничего не сохранилось. Жильнорман распорядилс
я продать старьевщику его шпагу и мундир. Соседи разграбили сад и растащ
или редкие цветы. Остальные растения одичали, заглохли и погибли.
Мариус провел в Верноне двое суток. После похорон он вернулся в Париж и за
сел за учебники, не вспоминая об отце, словно отец и не жил на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33