физическое уродство его веселит, духовное
забавляет, порок развлекает; ежели ты затейник Ч будь хоть мошенник; его
не возмущает даже лицемерие Ч эта последняя степень цинизма; он достато
чно начитан, чтобы не зажимать нос при появлении дона Базилио, а молитва Т
артюфа шокирует его не больше, чем Горация «икота» Приапа. Чело Парижа по
вторяет все черты вселенского лика. Разумеется, бал в саду Мабиль Ч не по
лимнийские пляски на Яникулейском холме, но торговка галантереей вразн
ос выслеживает там лоретку, точь-в-точь как сводня Стафила Ч девственни
цу Планесию. Разумеется, застава Боев не Колизей, но и там проявляют крово
жадность, как некогда в присутствии Цезаря. Надо думать, что сирийские тр
актирщицы отличались большей миловидностью, чем тетушка Саге; однако ес
ли Вергилий был завсегдатаем римских трактиров, то Давид д'Анже, Бальзак
и Шарле сиживали за столиками парижских кабачков. Париж царит. Здесь бле
щут гении и процветают шуты. Здесь на своей колеснице о двенадцати колес
ах в громах и молниях проносится Адонай, и сюда же въезжает на своей ослиц
е Силен. Силен Ч читай Рампоно.
Париж Ч синоним космоса. Париж Ч это Афины, Рим, Сибарис, Иерусалим, Пант
ен. Здесь частично представлены все виды культур и все виды варварства. О
тнять у Парижа гильотину Ч значило бы сильно его раздосадовать.
Гревская площадь в небольшой дозе не вредна, Мог ли такой вечный праздни
к без подобной приправы быть в праздник? Наши законы мудро это предусмот
рели, и кровь с ножа гильотины капля по капле стекает на этот нескончаемы
й карнавал.

Глава одиннадцатая.
Глумясь, властвовать

Границ Парижа не укажешь, их нет. Из всех городов лишь ему удавалось утвер
ждать господство над своими подъяремными, осмеивая их. «Понравиться вам
, о афиняне!» Ч воскликнул Александр. Париж не только создает законы, он с
оздает нечто большее Ч моду; и еще нечто большее, чем мода, Ч он создает р
утину. Вздумается ему, и он вдруг становится глупым; он разрешает себе ино
гда такую роскошь, и тогда весь мир глупеет вместе с ним; а потом Париж про
сыпается, протирает глаза, восклицает: «Ну не дурак ли я!» Ч и разражается
оглушительным смехом прямо в лицо человечеству. Что за чудо-город! Самым
непостижимым образом здесь грандиозное уживается с шутовским, пародия
с подлинным величием, одни и те же уста могут нынче трубить в трубу Страшн
ого суда, а завтра в детскую дудочку. У Парижа царственно веселый характе
р. В его забавах Ч молнии, его проказы державны. Здесь гримасе случается в
ызвать бурю. Гул его взрывов и битв докатывается до края вселенной. Его ше
девры, диковины, эпопеи, как, впрочем, и весь его вздор, становятся достоян
ием мира. Его смех, вырываясь, как из жерла вулкана, лавой заливает землю. Е
го буффонады сыплются искрами. Он навязывает народам и свои нелепости и
свои идеалы; высочайшие памятники человеческой культуры покорно снося
т его насмешки и отдают ему на забаву свое бессмертие. Он великолепен; у не
го есть беспримерное 14 июля, принесшее освобождение миру; он зовет все нар
оды произнести клятву в Зале для игры в мяч; его ночь на 4 августа в какие-ни
будь три часа свергает тысячелетнюю власть феодализма. Природное здрав
омыслие он умеет обратить в мускул согласованного действия людской вол
и. Он множится, возникая во всех формах возвышенного; отблеск его лежит на
Вашингтоне, Костюшко, Боливаре, Боццарисе, Риего, Беме, Манине, Лопеце, Джо
не Брауне, Гарибальди. Он всюду, где загорается надежда человечества: в 1779 г
оду он в Бостоне, в 1820-на острове Леоне, в 1848-в Пеште, в 1860-в Палермо. Он повелите
льно шепчет на ухо пароль Свобода и американским аболиционистам, толпящ
имся на пароме в Харперс Ч Ферри, и патриотам Анконы, собирающимся в суме
рках в Арчи на берегу моря, перед таверной Гоцци. Он родит Канариса, Кирогу
, Пизакане; от него берет начало все великое на земле; им вдохновленный Бай
рон умирает в Миссолонги, а Мазе в Барселоне; под ногами Мирабо Ч он трибу
на, под ногами Робеспьера Ч кратер вулкана; его книги, его театр, искусств
о, наука, литература, философия служат учебником, по которому учится все ч
еловечество; у него есть Паскаль, Ренье, Корнель, Декарт, Жан Ч Жак, Вольте
р для каждой минуты, а для веков Ч Мольер; он заставляет говорить на своем
языке все народы, и язык этот становится глаголом; он закладывает во все у
мы идеи прогресса, а выкованные им освободительные теории служат верным
оружием для поколений; с 1789 года дух его мыслителей и поэтов почиет на всех
героях всех народов. Все это нисколько не мешает ему повесничать; исполи
нский гений, именуемый Парижем, видоизменяя своей мудростью мир, может в
то же время рисовать углем нос Бужинье на стене Тезеева храма и писать на
пирамидах: «Кредевиль Ч вор».
Париж всегда скалит зубы: он либо рычит, либо смеется.
Таков Париж. Дымки над его крышами Ч идеи, уносимые в мир. Груда камней и г
рязи, если угодно, но прежде всего и превыше всего Ч существо, богатое дух
ом. Он не только велик, он необъятен. Вы спросите, почему? Да потому, что он с
меет дерзать.
Дерзать! Ценой дерзаний достигается прогресс.
Все блистательные победы являются в большей или меньшей степени наград
ой за отвагу. Чтобы революция совершилась, недостаточно было Монтескье е
е предчувствовать, Дидро проповедовать, Бомарше провозгласить, Кондорс
е рассчитать, Аруэ подготовить, Руссо провидеть, Ч надо было, чтобы Данто
н дерзнул.
Смелее! Этот призыв Ч тот же Fiat lux
Да будет свет (лат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33