А Рихтер справился.
Как-то в самом начале знакомства он предложил мне перейти на «ты». Сказал:
— Раз люди вместе музицируют, они должны быть на «ты».
— Я не могу говорить вам «ты». Не получится.
И в самом деле не получилось — ни тогда, ни потом, и я не жалею об этом. Меня всегда коробило, когда к нему кто-то обращался: «Слава, ты…» А вот с Ростроповичем, например, который тоже сам предложил «ты», это вышло естественно.
От Рихтера словно исходило какое-то излучение. Я не только на репетициях, не только на сцене с ним общался. Например, мы иногда вместе смотрели кино (он тоже его очень любил). И я ловил себя на том, что смотрю на экран его глазами. Он молчит, ничего не говорит, а я замечаю какие-то невероятные детали, которые сам, без него, поленился бы заметить. Он одним своим присутствием вытягивал из человека максимум. Жить рядом с собой заставлял по-другому — интенсивнее, что ли… Уезжал он на гастроли — и ты начинал скучать. Пусто в Москве. Мы все начинали его ждать. Телефон обрывали Нине Львовне: «Ну, что слышно?.. Когда приедет?.. Как себя чувствует?.. Что сейчас делает?..» И только когда он возвращался, возникало ощущение полной Москвы…
Мы все вечера проводили у него, практически там жили, — либо репетировали, либо играли в игру, которую он в свое время придумал и изготовил по сюжету «Волшебной флейты». Надо было бросать кости и передвигать фишки. Соответственно, были всякие препятствия… Можно было разориться. Вернуться опять на ноль.
Однажды я проигрывал… А по правилам, как оказалось, проигрывающий должен был выпить бутылку красного вина.
— Вино хорошее, — сказал Рихтер. — Ниночка, принесите! Ну, Юра…
Я выпил, продолжил играть дальше и вдруг попал на какой-то номер, который вывел меня вперед с отрывом от всех остальных, намного! Выигрыш — 37 рублей. Нина Львовна говорит:
— Но у нас нет денег.
Он сказал:
— Нина!
После чего она пошла и где-то достала. Я попытался упростить ситуацию:
— Ну неужели мы действительно будем расплачиваться?
Он невероятно разнервничался, такой уж принципиальный человек — вынудил-таки меня взять деньги. Тогда я получил кличку «зверь».
— Ну, это зверь, раз он так у нас выиграл и вино выпил. Зверь!
Постепенно эта кличка перешла в «тигр». И «тигр» уже стал постоянным моим прозвищем. Называл он меня тигром только в хорошем настроении. Впрочем, там, у них дома, у всех были прозвища…
Я помню в предместье Мюнхена замечательную церковь, в которой мы давали концерт. Сохранилась где-то даже фотография: мы сидим в обнимку в артистической, перед нами непочатая бутылка коньяка — мы не пили до концерта.
Я начал нервничать, поскольку скоро надо выходить на сцену, а мы не проверили акустику. Я предлагаю:
— Может, все-таки поиграем что-нибудь?
Он:
— А зачем? Ведь мы уже столько играли.
— Ну, может быть, зал проверим на акустику?
— Мы же ее не изменим!
— А рояль вам не нужно проверить? Хотя бы одну ноту?
— Нет. — И остался за кулисами.
— Ну, а я выйду, хоть несколько нот попробую.
Я стою на сцене и разыгрываюсь. За моей спиной появляется Рихтер, огибает меня и, проходя мимо рояля, не останавливаясь, делает «пам» — всего одну ноту, и уходит. Я говорю:
— В чем дело?
— Вы же сказали, что я должен хоть одну ноту проверить!
На самом деле ему было неважно, на каком инструменте он играет. Потому что он подчинил инструмент себе. И мы всегда в конечном счете слышим, что это играет Рихтер.
Этот человек был невероятным тружеником, до бесконечности оттачивал мастерство. Но мог и не заниматься несколько месяцев. Вообще не прикасаться к роялю… Это называлось депрессией. Но если он начинал!.. Он вел книгу, в которой подсчитывал количество часов своих занятий. Святослав Теофилович считал, что заниматься должен в среднем пять часов в день. И если он сегодня провел за роялем три часа, то завтра будет — семь, чтобы вернуть вчерашний недобор. В конце концов долг у него доходил иногда до сотни часов. И не раз. Я свидетель, бывали такие дни, когда он занимался действительно с утра до ночи с коротким перерывом на еду. До глубокой, глубокой ночи, порой по двенадцать часов в сутки.
Его девиз в жизни был — преодоление самого себя. Он любил поставить себе какую-нибудь трудную задачу. Обойти Москву по Садовому кольцу или пешком дойти до Звенигорода, например. Эти задачи он обязательно пунктуально выполнял.
А были и смешные состязания. Однажды у него на даче устроили конкурс, кто больше съест пельменей. Участвовали Олег Каган, Андрюша Гаврилов, я, Митя Дорлиак, Таня Дорлиак, Нина Львовна и сам Маэстро. Я сдался первым. Помню также, что Андрюше Гаврилову было очень плохо, и он в невменяемом состоянии улегся на диван вместе с собакой. …Странные вещи иногда вспоминаются…
Маэстро невероятно любил дурачиться. Как ребенок! Так искренне воспринимал музыку, вообще искусство. Мог прослезиться от красивой мелодии, от ее совершенства. Однажды я вошел в комнату, где он занимался, а он говорит:
— Хотите, я вам сыграю один божественный этюд Шопена? Все-таки какой он гений!
И сыграл мне Этюд ми-бемоль минор со сплошными отклонениями и модуляциями. Действительно, невероятное произведение! Совершенство! Это была щемящая музыка, тревожащая душу.
Когда прозвучал последний аккорд, Рихтер снял очки, и я увидел, что у него текут слезы.
Моя последняя с ним встреча состоялась всего за несколько дней до его смерти. Он только что прилетел из Парижа, хотя в принципе предпочитал не летать. Объяснял это тем, что ему становится не по себе, когда он не чувствует скорости встречного ветра. Я не знал, что он в Москве уже несколько дней, на даче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58