.. Они много пережили...
- Куда уж больше! И Мордвинова, и Серафима по пять лет в лагере отсидели, под Магаданом.
- Значит, они подружки?
- Ничуть не бывало! - старик замотал головой, словно стряхнул с неё нечто налипшее, посмотрел на меня исподлобья и внезапно произнес врастяжку:
- Серафима грозилась Мордвинову уничтожить... убить... да... вот именно...
Я сделала широкие глаза.
- Именно, именно... Уничтожить. Она мне так и говорила: "Убью! За все!"
- Боже мой! Такая старая женщина и такое... Почему? Зачем? Есть же Бог! Грешно-то как...
Старик накинул на плечи шелковый синий халат, сел в кресло, сгорбился.
- А потому, миленькая, что Фимочка претерпела от Мордвиновой кровную обиду. Мордвинова что в жизни, что на сцене - хрусталь, героиня, порыв и чистота... Фимочка же... Фимочка в лагере вела себя... скажу мягко... куртуазно, легкомысленно. Охранникам нравилась. За это и получала поблажки. Мордвинова же и там держалась Любовью Яровой. Еще прежде, ещё в тридцатых, Табидзе был около года мужем Фимочки. Ушел без вещей к Томочке Мордвиновой и навсегда. Фимочка этого до сих пор простить не может... Но зачем я тебе это все рассказываю? Да некому еще... Один я! Жена умерла... Человеку нужен другой, душу отвести... Или неинтересно?
- Что вы, что вы, ужасно интересно!
- Последней ядовитой каплей для Фимы стало то, как восприняла её мемуары Мордвинова. В мемуарах этих под названием "Осенние думы" она насочиняла, естественно, с три короба. Про единственный поцелуй в снежную метель, когда встретились колонна мужчин и колонна женщин. Про особый аромат этого божественного поцелуя. Она этот отрывок решилась читать здесь, на воскресном вечере... Ей аплодировали со слезами на глазах. Одна Мордвинова встала и брякнула: "Завралась ты, Фима! Всю себя сахарной пудрой осыпала. Побойся Бога!"
- Ну и дела! - отозвалась "Наташа из Воркуты". - Вот как бывает-то...
Старик призакрыл рот расставленными пальцами и проговорил:
- На третий день после этого вечера и погибла Мордвинова. Кто-то повесил ей в комнату кипятильник всухую. Ну и тот вдребезги, ну и пожар... Сижу, думаю: как? Кто? Или Фимочка, все-таки, сдержала слово и сотворила... отомстила? Могла! Могла!
В дверь постучали. На пороге появилась хрупкая девушка с осиной талией, в белоснежном халате.
- А вот и Аллочка! - словно бы уж очень обрадовался старик. - А вот и наша "скорая помощь"! Медсестричка наша!
Аллочку я узнала сразу. Такое миниатюрное курносенькое, глазастенькое создание с кукольным лицом. Это она суетилась возле тела гардеробщицы, делала ей уколы... Чтобы казаться повышел, носила туфли на высоком каблуке и высокий, как папаха, кокон из жестко накрахмаленной марли.
На меня она посмотрела с доброжелательным интересом:
- Новенькая? Будем знакомы - Алла. А вас? Георгий Степанович, наверное, вас немного заговорил? Ничего не поделаешь - у нас удивительно интересный народ, все таланты, у всех потрясающие биографии. Георгий Степанович, ну как бы я без вас! Володя уехал... Не лежать же Серафиме Андреевне на грязных простынях... Огромное вам спасибо!
- Что вы. Что вы! - явно польщенный, Георгий Степанович развел руки так, словно собрался Аллочку обнять, если, конечно, она захочет того.
- Какая досада! - прихмурила темные бровки эта не то чтобы красивая, но миловидная девушка. - Завтра у Серафимы Андреевны юбилей.
- День рождения? Разве? - подал голос старик.
- Нет. Но тоже дата. Шестьдесят лет её творческой деятельности. Если бы она была в силах... Спит и спит. Виктор Петрович заказал торт "Триумф". На всякий случай... Вдруг ей полегче станет, а тут как раз розы, торт... Приятно же! Чего думать о худшем? Правда ведь?
Мне показалось, что мое присутствие уже совсем не обязательно, и я вышла в коридор, утаскивая ведро, тазики, тряпки и пылесос. Вслед мне раздалось:
- Девушка! Наташа! Я даже вас конфетами не угостил! Вернитесь!
Я приоткрыла дверь, отозвалась:
- Спасибо! Не надо! В другой раз!
Там, в коридоре, в это самое время разыгрывалась громкая, величавая сцена. В раскрытую дверь одной из квартирок грузчики вносили старинный шкаф, блестевший медными загогулинами. Затем последовала широченная двуспальная кровать, два мягких кресла сиреневой кожи, круглый стол на одной толстой ножке... А когда были внесены большие и маленькие коробки - появилась, наконец, и хозяйка всего этого добра в сопровождении Виктора Петровича, который любезно поддерживал её за локоть и уверял:
- Тишина обеспечена, Софья Борисовна. Окна выходят в зелень.
- Стало быть, солнца не будет? - старая дама в длинном темно-лиловом платье с вырезом каре произнесла этот вопрос надменно и неподкупно.
- Что вы, что вы, и солнце, и зелень... там сирень... второй этаж, наш лучший этаж, где все примерно одного возраста... воспоминаний... привычек... цвет интеллигенции, - семенил голосом Виктор Петрович. - Будьте любезны... Не знаю, насколько удачно... с двуспальной кроватью... не тесновато ли будет...
- Нет. Я скорее лишусь части окружающего пространства, чем возможности спать на широком... Привычка, знаете ли...
"Боже мой! - подумала я. - Сколько на вас, мадам, драгоценностей! И вы даже не догадываетесь, куда рискнули прийти..."
Голос старой дамы в высокой прическе из легких, взбитых словно сливки, седых волос, оставался величественным:
- Голубчик! Разве я могла когда-нибудь помыслить, что буду жить в казенном доме! Моя доверчивость меня и доконала... Я поверила этому супержулику Мавроди... Он разорил меня, я отнесла в его жульническую контору все свои накопления! Все, все, что имела! Это теперь я стала умная. Но поздно!
"Боже! - подумала я. - Боже!"
И ещё о том, как же это печально, когда люди на старости лет остаются совсем одинокими, совсем как бы ни для чего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108