.. Но они сочли, что пора поднимать престиж истинно русского печатного слова. Так вы не ответили на мой вопрос: вы читали мои книги? И как вам?
Признаться, что не читала и вряд ли когда прочту, было неловко, негуманно и невыгодно.
- Да... конечно, - промямлила, не опуская своих наглых глаз. Очень... очень... да... весьма... Но, видите ли, я хотела бы узнать у вас, как умер Пестряков, где и точно ли от водки. С кем посоветуете поговорить?
- У вас ещё есть какие-то сомнения? - насмешливо скривил Усев-Аничев лиловатые расшлепанные губешки. - Он в последнее время только и делал, что пил... Дети? У него только дочь. Она замужем за академиком. Она его на даче нашла... Бутылка, стаканы, а он под столом. Если хотите, секретарь даст вам её телефон. Извините, у меня нет больше времени. Масса проблем, глобальных проблем... Жить России или умереть. Лучшие писатели земли русской обязаны мыслить широко, масштабно... бить в колокола!
Мне почему-то захотелось остановить его на всем скаку. И я спросила:
- Ваша жена тоже писатель?
- Нет, бухгалтер.
- Но зачем тогда она едет с вами? На Дни литературы?
Он смутился лишь на миг. Чувствовалась матерая номенклатурная шкура, от макушки до пят, которой все по барабану...
- Видите ли, - отозвался сурово, словно обличая во мне прямого врага России и антипатриота высшей квалификации, - видите ли, губернаторы предложили... Я в принципе против, но губернаторы...
Потом я, любопытства ради, все-таки схожу в библиотеку, открою одну его книжицу, вторую и убеждение мое будет тугоплавким: "Бездарь полная! Никакого отношения к писателям не имеет! Ни языка, ни оригинальной мысли. Серость, серость..." Но - что при советской власти в номенклатурщиках, то есть при корыте с единоверцами, то есть с "братвой", что при "демократах"... Вот у кого учиться надо, как жить!
Ладно. Это - мимоходом. К делу.
Туда, куда послал меня Усев-Аничев, ни секретаря, ни секретарши на месте не оказалось. Я пошла в поэтическую секцию, чтобы спросить, сколько поэтесс скончалось за три последних месяца. Женщина лет сорока пяти, к которой все здесь обращались по имени "Лялечка", тихим голосом поведала мне:
- Целых четыре поэтессы за четыре месяца! Целых четыре! Вам по фамилиям и сколько лет? Сейчас подумаю... Первая Алена Рыжова, лет ей было пятьдесят семь, потом у нас идет Руфина Андриевская, лет ей было семьдесят семь, потом Яна Янская тридцати трех и, наконец, Нина Николаевна Никандрова. Всех жалко, всех! Поэтессы - это же от Бога, это же такая тонкая субстанция... Их сердце подводит. Всех четверых сердце подвело.
- Сердце... это понятно. Но вряд ли они умерли в одно время и в одном месте...
- Разумеется, нет. Нина Николаевна, насколько мне известно, умерла на даче. Алена Рыжова - в Англии, она там жила последнее время, у двоюродной сестры... Руфина Андриевская, видимо, зря поехала в самую жару в Ялту. По правде, особенно как-то жалко Яну Янскую... молодая, только что замуж вышла и тоже не в Москве с ней случилось - в Анталии. У неё с детства, говорят, сердце слабенькое было, и стихи она писала грустные... Видимо, муж уговорил, ну там, все ездят и ничего, зато море какое чудесное, чистое... Так ведь часто бывает. Ну и сломаешься себе во вред. Потом только спохватишься: "Что же это я за дура такая!"
- Кто-то от Союза ходил, хоронил к примеру, Нину Николаевну? спросила я.
- Возможно... хотя и не обязательно. В последнее время с этим напряженка. Все как-то распалось... Все порознь существуют... Конечно, это горько признавать, но что есть, то есть...
- А как же Михайлова хоронили? Тоже глухо, кое-как?
Лялечка замотала головой в пергидролевых кудряшках:
- Ну что вы! Ну ведь это сам Михайлов! Почти классик! Совсем другой сорт! Я сама ходила на эти похороны... Там даже из правительства были... Как же! Лауреат, в орденах!
Я лишний раз убедилась: иерархия - неприкосновенна, и привилегии соответственно рангу вечны, как бы ни назывался очередной режим и какого бы цвета флаг ни бился под ветром над сельпо и Кремлевским сортиром.
... Секретаршу секции прозы я все-таки дождалась. Зеленоглазая, черноволосая, как бы женщина-вамп, - она тем не менее безо всяких проволочек сообщила мне задумчивым голосом:
- У Пестрякова действительно есть дочь. Она все похороны взяла на себя. Вовсе она не за академиком замужем. У неё муж летчик-испытатель. Бывший. Инвалидность имеет. Она женщина очень энергичная. Сама все и с крематорием, и с похоронами провернула. Записывайте её телефон и адрес... У вас ко мне больше нет вопросов? Тогда я свободна?
Я не успела ответить. Массивная дверь в соседний кабинет отворилась, появился Усев-Аничев:
- Алена! Ждем-с!
Из-за двери доносился отчетливый стук бокалов, крики:
- Пей до дна, пей до дна, за себя и за Сашку Пушкина!
Усев-Аничев немножко как бы застыл лицом при виде меня у двери на выход и сморозил от неловкости:
- Негде, понимаете ли, общаться. Приходится в кабинетах. Наш писательский ресторан, видите ли, приватизирован, цены бешеные... А хочется побыть вместе... поговорить, обсудить проблемы... в тесном кругу единомышленников.
Глаз у меня, конечно, сволочной. Вовсе не мое дело, как там писатели живут, разделившись по лагерям, зонам, нац и политбаракам. И отправилась я в третье объединение, названное довольно пугающе - "Сообщество". Но здесь, как мне сказали, одно время подрабатывал Семен Григорьевич Шор.
Однако в первые же минуты моего пребывания в этом самом "Сообществе" я поняла, что здешним деятелям ни до покойного Шора, ни до меня. Пахло празднеством. Очередным узкокелейным торжеством. Несмотря на вполне приемные часы, наблюдалась энергичная подготовка к балу или приему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143