Взяла его и вдруг... вдруг... краем глаза поймала... и чуть не завопила от радости. Там, на подоконнике, в уголке, под сеткой паутины, лежали кусочки цветной мозаики! И какая же я была дура, что обошла кухню, что решила начинать поиски с комнаты!
Вот так оно бывает: нисходит на тебя благодать мгновенного озарения, догадки-разгадки через внезапно замеченную пустяковину...
До мытья ли тут! Я сунула кусок мыла обратно в мыльницу и вылетела на крыльцо, прямо в солнечный свет, и заорала:
- Дарья! Я знаю! Знаю! Открывай сарай! Ну этот, где твой брат работает! Скорее! Скорее!
Дарья кинулась за ключами. Я первой ворвалась внутрь этого самого убогонького хозблока-сарая и, уже не медля, - к памятнику из цемента, который лежал навзничь. Но не для того, чтобы разглядывать незаконченную мозаичную кисть рябины, а для того, чтобы жадно схватить мятую бумажонку с кусочками от разбитых голубых, красных, оранжевых плиток.
Схватила, высыпала с листка все эти штучки и впилась глазами в рукописный текст, в тот самый текст, который в тот раз пробежала небрежно, наспех...
Нина Николаевна писала и правила, подбирая более удачные, более емкие по смыслу слова после заголовка "В постели с..." И получалось у неё в коечном счете вот что: "Не могу молчать, господа-товарищи! Ибо надо, необходимо воздать хвалу всем известной, стародавней "Комсомолке". Почему? Да потому, что она переплюнула саму себя и стала такой исключительно смелой - только держись! Кто-то её, говорят, прикупил из "денежных мешков"? возможно, у него проблемы с сексом, а тут ему несет Света Кузина..."
Или я ошибаюсь? И мне все это только снится?
Вытаскиваю из сумки газетный листок со статьей В.С. Михайлова... Все правильно! Все слово в слово! Элементарно, Ватсон!
Остается предположить, что покойной Нине Николаевне пришло в голову странноватое желание: переписать от руки текст газетной статьи известного писателя... Причем слово в слово...
Но если эта версия не выдерживает никакой критики, выходит, что...
Выходит то самое, невероятное, неправдоподобное... Хочется орать на весь белый свет: "Граждане-господа-товарищи! Что я узнала! Что узнала! Дарья! Слышишь?"
Однако - нельзя, опрометчиво. Надо сохранять спокойствие и рассудительность. Уж слишком чудовищно это мое открытие... И Дарья в данном случае прежде всего свидетель, а уж потом моя подруга.
И я повела себя так умненько, что стала неинтересной Дарье. Она ушла в дом, вынесла оттуда кусок хлеба и принялась кормить с руки приблудного пса.
Подошла к ним, спросила:
- Твоя мать всегда сначала писала от руки, а потом печатала?
- Всегда. Она говорила, что машинка - холодный механизм, а ей нравится ощущать перо в руке. И потом, это же поэтесса... Ей где угодно могли прийти в голову образы, рифмы. Она записывала все это и карандашом, и фломастером, и даже губной помадой. На столе, в ванной, в лодке, под кустом, в электричке - где придется... А на машинке уже начисто...
- Дарья, - сказала я. - Если ты уже покормила бомжика и если ты не считаешь меня полоумной - помоги мне сдвинуть с места памятник... Одна не осилю.
- Какой памятник? - моя подруга поглядела на меня снизу вверх с серьезной озабоченностью.
- Да тот, что твой брат Виктор делал - не доделал. Он, небось, жутко тяжелый, одной не справиться... Надо его поднять.
- Зачем? - Дарья выпрямилась и уж точно теперь смотрела на меня как на полоумную.
- Не боись! Для дела. Сама же говорила, что твой Виктор неряха и шалопай, хоть и художник. Надеюсь обнаружить под памятником кое-какие листки черновика Нины Николаевны...
- Ну давай, - сказала Дарья. - Только учти, мне сильно напрягаться нельзя, зуб взвоет...
- А мы быстренько, раз и... - успокоила я её.
- Ну надо же! - подивилась моя подружка, когда мы в едином порыве приподняли цементную плиту...
- Ура! - не утерпела я и издала победный крик, потому что под этой тяжелой плитой действительно лежали листки бумаги, исписанные крупным почерком Нины Николаевны, поддела их мыском босоножки и отшаркнула в сторону.
Плиту мы уронили тотчас и с таким грохотом, что сарай задрожал и стекла зазвенели.
Теперь я держала в руках всю статью-обличение "В постели с..."
- И что дальше? - спросила меня добросовестная подружка, поглаживая ладонью, видно, занывший зуб.
- А дальше, моя самоотверженная, я хотела бы от всего сердца обнять и расцеловать твоего братца-бродягу.
- За что же это?
- Именно за то, что он неряха и шелапут.
- С каких это тебе пор стали нравиться такие бестолковые?
- С текущей минуты! Но безумно!
- Пояснишь хоть?
- Потом, потом. Читай прессу.
Из этого сарая я, вроде, выжала все. Но не уходилось чего-то. Глаза шарили по стенам, потолку, подоконнику. Руки перебирали полувыжатые и вовсе пустые тюбики с масляной краской, что лежали в коробках...
И не зря, не зря. В запыленной картонке из-под ботинок, валявшейся под раскладушкой, я нашла несколько магнитофонных кассет. На каждой - белая полоска и недописанное слово Высоц... То есть, ясно - "Высоцкий".
Всего таких кассет было пять. Что-то подсказало мне: "Забери. Вдруг пригодятся".
- Дарья, - сказала я, - не возражаешь, если я украду эти кассеты у Виктора? На время... Давно Володю не слушала...
- Конечно, бери.
- Не ценишь ты своего брата! А надо бы! - посоветовала, складывая кассеты в сумку. - Кто любит Высоцкого, тот не может быть плохим человеком, а только очень-очень хорошим.
- Этот "очень хороший" сколько гитар погубил! Вон в углу обломки... не сдавалась Дарья. - "Случайно наступил". Ну как можно случайно наступить на гитару? А другую как нарочно ставил у батареи, расклеилась...
- Дарья, - твердо сказала я. - не выйдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143