.. Старики, старухи на скамейках застыли изваяниями, упершись тусклыми глазами в водяные струи... "Америка нам поможет! - орет тощеватый подросток со стопкой газет в рука, размахивая, как флагом, одной из них. - Покупайте "Последние события"! Вы узнаете, чем убил свою беременную жену безработный ученый! Вы узнаете, сколько любовниц было у Клинтона! Вы узнаете, почему вампир сосал кровь только у пятилетних девочек! Вы узнаете, кто главный вор в этой стране!"
- Господи! Чего орет-то! - подала голос молодая женщина с малышом на поднятом колене, сидящая рядом со мной. - Чего мы уж не знаем-то? Страна в раздрае - чего ещё надо знать! Народ для верхов как был быдлом, так и остался. Вертят им кто как хочет... Только бы не было гражданской войны! Только этого нам не хватало!
Она ни к кому не обращалась, в воздух говорила. Малыш крепко прижимался к её щеке своей щекой и, пуча губешки, смотрел строго, словно бы соглашаясь со всем, что сказала его мать, целиком и полностью. Эта парочка словно сошла с иконы или полотна времен Ренессанса. Все в ней было правдиво и бессмертно. И, несмотря ни на что, - светло, тепло, надежно...
"А я? В свои двадцать шесть?" - пришло в голову, но сейчас же и выскочило, потому что "про это" потом, потом...
... Когда-то, в доперестроечные годы, я была в Доме литераторов со своим десятым классом на поэтическом вечере. Вспомнилось, как схватила за толстую ручку входной высокой, тяжелой двери. И дыхание перехватило, когда шагнула в вестибюль, словно бы вот сейчас мне навстречу выйдут всякие-разные знаменитости, а мне будет так неловко, так не по себе...
Видимо, моя душа тогда была настроена на удивление, и я удивлялась всему, что видела вокруг в мире муз. Даже зеркалам в вестибюле, даже лестнице, застланной ковровой дорожкой, что вела на второй этаж в большой, заставленный мягкими креслами, зал. здесь кругом, вроде, и пахло как-то особенно. Здесь - вообще, чудилось мне, было что-то сродни пушкинскому Лукоморью, полному сказочных неожиданностей и поразительных внезапностей. А уж когда на сцене появились "живые" поэты, когда "сама" Белла Ахмадулина, в черном костюме то ли Гамлета, то ли пажа, в высоких черных сапогах пошла навстречу жадным глазам переполненного зала, - я невольно, вместе со всеми, ахнула и замерла молитвенно...
Тогда я "живьем" увидела знаменитого Евгения Евтушенко, знаменитого Андрея Вознесенского. И подразочаровалась... Потому что мне нравилась в поэтах неустроенность, смятение, неприспособленность. А все эти полустарые и староватые гении были отлично одеты и никакого бунтарства в их рифмованных речах не нащупала... И сердце мое остыло к концу "представления"... Хотя тот же Евтушенко очень страстно, до ярости, читал свою "Братскую ГЭС", прославлявшую, естественно, советскую власть, а Андрей Вознесенский в своих "треугольных" стихах пылко славил Владимира Ильича.
И когда началась перестройка и вдруг я опять своими ушами услыхала, какие все это были страдальцы, как им испортила жизнь эта самая советская власть, - моему, пусть наивному изумлению не было конца. Мне думалось: "И это поэты? Врали и поэты выходит, и такой симбиоз возможен?"
... На этот раз меня Дом литераторов встретил сумраком вестибюля, где пахло нежилым, плесневелым. Парень в черной форме с "билайном" в руках, подошел тотчас и спросил:
- Вы к кому?
- А вы кто тут будете? - резонно отозвалась я.
Он сморгнул белесыми ресницами:
- Охрана. Ресторан охраняем.
- Начиная от входа, что ли?
- Ну!
- Интересные дела, - сказала я. - От кого ресторан-то охраняете? От писателей, что ли?
- Юмор? - сурово спросил он и нехорошо прищурился. - От грабителей. Ваши документы.
- Фига! - сказала я, злясь. - Сначала твое удостоверение! Быстро!
Он подрастерялся... Я полезла в чащу напролом, так, что все затрещало вокруг:
- Кто тебя тут поставил? Кто дал тебе право спрашивать документы? Неужели писатели? А ну пошли в твой ресторан!
И он не осмелился мне перечить. Сила силу ломит. Тот самый случай.
Директор ресторана оказался невеликим мужичком с бегающими глазками:
- Газета? Очень приятно... Нет, нет, ресторан уже давно не принадлежит писателям... Он приватизирован.
- Боже мой! Как замечательно! - сказала я.
- Правильное слово, - встряла толстая тетка с цепучими глазками, крашеная в полублондинку. - Если бы не мы... Если бы не директор Алешенькин...
- А вы кто?
Она потупилась, но призналась:
- Его жена.
Да вовсе не мое это было дело - выяснять, как писательский ресторан захапали чужие верткие люди! Но так ведь интересно же!
Прошла в зал. Ах, какие здесь маялись в безделье белоснежные столы и черно-белые молодцы официантской гвардии!
- Что так маловато публики?
Он тоже по примеру своей родной жены потупил на миг темные смышленые глазки:
- Дороговато...
- Кто же здесь тогда изволит есть?
- Ну... разная публика.
- Стало быть, рэкетирам по карману, а писателям нет?
Алешенькин даже как бы заалел от прилива праведного гнева:
- И писатели едят! Как же! Евтушенко, Вознесенский, другие...
- Понятно. При Советах тут же ели, и при демократии все одно богатенькие. Тогда почему они плачутся-то? Будто только и делали, что страдали?
- Этого не знаю. Это не мои разборки...
Этот типчик давно знал, что неуязвим, а суетился вокруг меня так, на всякий случай, возможно, по старой памяти, когда ещё газетное слово чего-то стоило...
- Если хотите - взгляните на меню, - предложил он мне.
Я взяла в руки глянцевитую расписную обложку, под которой скрывались листы с чарующими наименованиями блюд и не менее чарующими ценами. Читала я про бифштекс "а ля князь Болконский", кисель "а ля Лев Толстой" "куриная грудка в соусе а ля Федор Достоевский" со свистом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143