..
Вообще я, конечно, не должна бы была ехидничать на счет чужих достатков и сверхдостатков и демонстрации этих самых излишеств в людных местах, но ничего с собой не могу поделать. Так и тянет... Должно быть, чисто женское это у меня, а стало быть, непреодолимое и, следовательно, требующее серьезной работы над собой.
Однако именно в эти минуты я не имела ни малейшей возможности эту самую работу развернуть ибо певец, ведомый двумя роскошными дамами, поднялся на сцену, небольшую, похожую на раковину и сияющую розоватым перламутровым светом изнутри. За его спиной, тоже во фраке, в белой манишке, тотчас возник скрипач...
- Репертуар восемнадцатого века, - шепнула мне Веруня. - Что-то испанское...
Высок и статен был певец Анатолий Козырев. Его вьющиеся черные кудри с проблесками седины картинно падали ему на плечи, на белый смокинг. Глаза сияли темными алмазами. Линия высокого лба и прямого носа - безупречна. Он мог и не петь, чтобы безо всякой задержки нравиться всем женщинам, которые видели его.
Но он запел. Теноровые переливы заполнили все окружающее пространство и закачали на своих волнах мое сердце... И тут уж ничего не поделаешь. Если тенор поет о любви, о жажде достичь и обладать, - невольно побежишь ему навстречу хотя бы мысленно. И хорошо, что песня заканчивается... А то мало ли...
Козырев исполнил три романса: на русском, испанском, французском, поклонился и сел за столик в углу. Там, оставшись наедине, закурил, поднял фужер с темным вином, но не отпил, а подержал на весу. В хмурости и отщепенстве он выглядел ещё более интересным и значительным. Казалось, он весь - одно страдание.
И, конечно, его хотелось пожалеть. Так уж устроено под солнцем: почему-то именно красивых хочется жалеть прежде всего. Несуразица, но факт. Словно ты уже тем обязана им, что имеешь возможность лицезреть эти совершенные формы. Словно красота не должна унижаться до страданий.
"Не этим ли, - подумалось мне, - и объясняется готовность Любы исполнит любое желание Анатолия Козырева? Не он ли её гуру? Гипнотизирующий соблазнитель? Не ради ли него она, именно она, припрятала, то есть украла, рукопись деда "Рассыпавшийся человек"? Где Пестряков исповедуется и, видно, задевает своей иронией каких-то весьма известных людей... Иначе зачем бы он обещал родным, что эта книга, когда выйдет в свет, "как жахнет"?
Другой вопрос: зачем этому красавцу-тенору потребовалась рукопись?"
Вероятно, Верунькин "спонсор" Валерий заметил, что я почти не свожу глаз с "Люсьена Дюпрэ", тронул меня за руку и тихонько проинформировал:
- Еще один из тех, кто проигрался в пух-прах. Небось, последний смокинг остался. Психопат. Не может остановиться, когда удача пришла. Пока на жалости богатых бабешек держится... Вряд ли долго протянет. Сопьется.
- Но ведь пока трезв, - отозвалась я.
- Ждет подачки. Потом - в казино. Продуется и - бутылку из горла... Потом ещё одну... Игрок. Оголтелый игрок.
- Ну надо же! - фальшиво изумилась я. - А с виду такой суперменистый!
- Побирушка! - бросил с презрением Верунькин дружок. - Бабский угодник. Да ещё поет... Они за него хоть на крест... А ему только бы сесть за стол, где рулетка. Дуры!
Между тем пышноволосая дама в черном костюме и вдовица Михайлова в черных кружевах на розовом чехле о чем-то своем и, видать, задушевном, беседовали за столиком у самой сцены. черноволосая гладенькая головка Михайловой с тяжелым классическим узлом на затылке наглядно свидетельствовала о скромных притязаниях хозяйки, о её нежелании нервировать окружающих экстравагантностью, и, следовательно, непредсказуемостью.
А в моей голове уже созрела дерзкая мысль. Я должна была подойти к Анатолию Козыреву и спросить: "Зачем вы взяли у Любы рукопись её деда "Рассыпавшийся человек"? Где она теперь?"
Но тут, словно почуяв неладное, вдовица Михайлова и её подруга быстро поднялись из-за стола и - прямиком к красавцу-певцу. Между ними состоялся недолгий, видимо, приятный для всех разговор. Певец кивнул, глянул на дам своими большими, темными глазами и встал. Дамы последовали его примеру. Все трое направились к двери, которая вела в казино.
- Пошли? - предложила я своим спутникам. - Интересно же!
... Большой круглый стол... доллары... фишки... Свет выхватывает только зеленое поле и руки играющих. Мы с Веруней не играем, стоим за спиной её "спонсора". Он поставил на кон всего сто баксов. Напротив сидит супермужчина Анатолий Козырев. Он не знает, как справиться со своими руками. Они у него, чистые, с аккуратно, округло подстриженными ногтями, не знают ни секунды покоя. В его глазах горит то самое, что исстари обозначается как лихорадочный блеск... Он следит за расторопной лопаточкой крупье как-то сразу и хищно, и жалко. Шелест, шуршание, писк сотовых и, наконец, общее, послеродовое, отверженное - "ах!" Вопль струи адреналина, прожегшей организмы до сладкой боли...
Верунькиному дружку везло - ушел из зальца с добавочными ста баксами и их-то истратил тотчас, заказав нам всем в баре по коктейлю с пышным названием "Цветок душистый прерий". Цветок оказался холодноватым, сладковатым питьем, пахнущим корицей, гвоздикой и ещё какими-то травами. Долька лимона, насаженная на край фужера, мужественно держалась до самого конца, пока я свой коктейль не допила. Пришлось извиниться перед ней, когда захотелось кисленького... Так мы и живем: то пить нам надо, то есть, и уж тут кто кого... И ежели ты не способен оборониться...
Мне нужно было тянуть время в этом коктейль-баре, где за спиной молодца-бармена, одетого под Фигаро, высился стеклянный просвеченный насквозь "орган" из бутылок. Я ждала Анатолия Козырева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143