Их, конечно, многие презирают, но в моей экстремальной ситуации следует почитать упорных соглядатаев, только так.
... Я знала, что дача Песстрякова-Боткина стоит пустая с того вечера, когда здесь нашли его мертвым. Любины родители отказались на ней жить и вообще вознамерились её продать. Значит, внутрь я не попаду. Но вокруг походить похожу.
Улица называлась хорошо, приветливо: Тихая. И состояла из череды заборов, за которыми среди зелени ютились не шибко новые, невеликие домки с двумя обязательными оконцами по фасаду. И дачка Пестрякова-Боткина была в череде других, не лучше, не хуже. Как и все прочие, её фасад загораживали от чересчур любопытного глаза кусты сирени, черемухи, а над самой её островерхой крышей широко распростерся шатровый клен.
Из добавочных особенностей этой злополучной дачи я отметила, что она стоит не в глубине улочки, а почти с краю, вторая по счету, то есть до неё можно с шоссе добраться почти незаметно для многочисленных обитателей улицы Тихой. Но вот два соседа справа и следа от пестряковской дачи и те, кто живут напротив, вполне могли что-то заметить в том предсмертный для писателя вечер и, возможно захотят мне о том рассказать...
Я ещё раздумывала, в какую калитку войти, как меня позвал высокий старческий голос:
- Вы к кому будете, гражданочка?
Мне оставалось лишь быть очень доброжелательной и простой-простой, как, положим, божья коровка.
- А я к Пестрякову-Боткину... Я издалека... Я из Мурманска. Я молодая писательница. Мы с ним переписывались. Он меня на дачу пригласил.
Старики чем для нашего брата, журналиста, хороши? Тем, что им одиноко и скучно. И страсть как хочется поучить хоть кого-то жить. Тем более, что родные в большинстве своем уже устали от их назиданий до судорог.
- Зря приехала, - резюмировал седобородый дед. - Очень зря. Тут несчастье вышло. Не слыхала разве? Умер Дмитрий Степанович.
- Как?! Как умер?! - изобразила я исключительное изумление.
- Да так... Да чего ты там стоишь-то? - словно упрекнул меня. - Давай, проходи ко мне, давай я тебя посажу и все растолкую.
Мы сели с ним на веранде, около круглого стола, закрытого клетчатой клеенкой. Он поставил передо мной стакан с чаем. И сам налил себе в такой же стакан из электрического чайника.
- Пей давай! - приказал по-доброму. - Сушку ешь. Мне сын всегда сушки привозит. Люблю. Размочу сейчас в кипяточке...
Он опустил сушку в чай, выждал и только потом, держа голову внаклон, принялся осторожно, памятуя о драгоценности в виде зубов, откусывать лакомый кусочек.
Всем хорош оказался этот дед. Но он совсем не помнил, что было в тот день и вечер, когда его сосед-писатель пил с кем-то коньяк-отраву, потому что сын увозил его в город к врачу.
- Чего-то у меня нога разболелась, не ступить... вот он меня и повез. А утром уж никаких событий. Привез меня назад сюда, а мне Матвеевна и говорит, что Дмитрий Степанович перепил и помер...
- Какая Матвеевна? - насторожилась я.
- А такая, что с другого бока живет у Пестряковых. Я справа, а она слева. Она в тот вечер дома была, телевизор смотрела, эту самую "Санта-Барбару"...
Я живенько поблагодарила ненужного мне более старичка за гостеприимство и скоренько туда, к Матвеевне. Однако и тут меня ждало разочарование. Полковничья вдова встретила меня с радостью. Потому что ей страсть как не терпелось пожаловаться, как же её обмишулили приезжие с Украины, двое мужиков, представившиеся специалистами по кладке печей, а оказавшиеся вовсе безрукими.
- У них руки не с того места растут! - бодро причитала вдова. - Они аванс-то у меня успели выманить и скрылись! А печь сложили в один кирпич да кое-как да все и развалилось! Я с Молдавии мужика взяла. Тоже по дешевке взялся печь класть. И тоже руки у него из задницы растут! И тоже с авансом скрылся. Да что же это мне так не везет-то?
Я её еле-еле вырулила на нужную мне дорогу. Солидная дама в пестром блескучем халате немедленно вышла из себя, едва услыхала слово "Пестряков":
- Распустил и распустился! - заявила и даже, для вескости собственного суждения, притопнула тапочкой. - Распустил свою внучку Любочку! Все ей позволял! Она сколько раз с компаниями сюда являлась! Однажды, года три назад, смотрю, а ясным днем замок на даче сбивают какие-то парни. Я схватила ружье, окно распахнула в мезонине да как врежу им промеж ушей! Разбежались. Я сразу сказала Дмитрию Степановичу, что это люди не случайные, а те, кто "гудели" тут с Любой, музыку включали на всю мощь, чтоб все мы оглохли... Ведь нынешняя молодежь...
Далее следовало действовать самым решительным способом, резать по живому, так сказать.
- Я вам сейчас покажу одну фотографию, - перебила я даму, только-только взявшую разговорный разбег, - а вы скажите мне, знаком ли вам этот человек...
И я вынула из сумки снимок рокового брюнета, "в миру Люсьена Дюпре"... И полковничья вдова взвилась как фейерверке, вся превратившись в бурную радость:
- Да как же нет! Да это же наш Толик! Моего двоюродного брата сынок! Он одно время совсем нас, нашу линию, не признавал! К нам ни ногой! В большие же люди вышел! Со сцены в зале Чайковского поет! Но осознал, что не годится перед родней хвастать... Мало ли, что отец у тебя в университете профессор, а и мы не лыком шиты, не всякий солдатик в полковники выбивается... Гляжу - стоит! Как самый простой! Вон там, за калиткой! В джинсах и кремовой рубахе - красавец! "Я, - говорит, - тетя, к тебе... надо, тетя, родниться..." А я что? А я ничего. Я ему борща тарелку, котлету с макаронами...
Только редкозубый заборишко отделял усадьбу Пестряковых от усадьбы полковничьей вдовы, только этот заборишко...
- Небось, все девчонки, что вокруг, сразу повлюблялись в такого кабальеро?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143