- Почти не читает. Дома всего три полки с книгами. Старье. Классика. Я подослала к нему фотокора нашего. Снял роскошно, в белом костюме, на фоне этих самых книг. Красив, элегантен. Думаю, если будет случай поместить его на нашей обложке - Никита Михалков-Паратов тотчас вымрет от зависти. Но вот что почитывает регулярно, как признался фотокору, так это "Игрока" Достоевского. Пытается что-то постичь... Подчеркивает карандашом целые страницы. Фотокор схватил с листа, потом уточнила вот это: "... Голос её звучал как напряженная струна:
- Слушайте и запомните: возьмите эти семьсот флоринов и ступайте играть, выиграйте мне на рулетке сколько можете больше; мне деньги во что бы то ни стало теперь нужны..." Вторая книга, которую читает и перечитывает, как ни странно, изыскания профессора Бурсова "Личность Достоевского". Фотокор обнаружил и на ней следы зеленого фломастера, особенно в тех местах, где речь о деньгах, об игре. Я не поленилась, сходила в библиотеку, взяла этого Бурсова и вот какие выписки сделала для тебя. Первая: "Для Достоевского проблема денег - одна из граней проблемы свободы, как в бытовом, так и в бытийном плане. При помощи денег он рассчитывал добиться независимости от угнетающих обстоятельств, погоня за деньгами загоняла его в ещё большую несвободу... Деньги принуждали Достоевского браться за перо. Но чтобы писать - требовалось вдохновение. И чем в большую зависимость попадал он от денег, тем настоятельнее требовал от себя вдохновения. Деньги давили на него, вдохновение поднимало, и поднятый вдохновением на вершину дарования - он сводил счеты с деньгами, преображался в грозного судию века торгашества и предпринимательства". Не уснула? Еще одна, последняя цитатка. В письме к своей жене он, Достоевский, криком кричит: "Аня, милая, друг мой, жена моя, прости меня, не называй меня подлецом! Я сделал преступление, я все проиграл, что ты мне прислала, все, все, до последнего крейцера, вчера же получил и вчера проиграл. Аня, как я буду теперь глядеть на тебя, что скажешь ты про меня теперь! Одно и только одно ужасает меня: что ты скажешь, что подумаешь обо мне?.. О, друг мой, не вини меня окончательно..." Остальные подробности - если придешь ко мне, если тебя издалека манит запах кофе. Мой "спонсор" не жадничает, притащил мешок кило на три...
Она это все ещё проговаривала, а я уже искала босой ногой босоножку на низком каблуке, чтоб нестись было сподручнее...
Веруня открыла мне дверь, едва я нажала на звонок. Я укорила ее:
- В глазок не глядя? В наше-то время?
- Так ведь только ты жмешь на кнопочку не переставая! Сирена скорой помощи! Бегу, оглушенная, лишь бы вернуть тишину!
- Ой, как вкусно пахнет!
- Бразильский! Высший сорт! На кухне или в гостиной? Под рондо-каприччиозо маэстро Паганини или под "Все бабы стервы" мадам... как ее... ну с попсового рынка?
- В кухне, где, уверена, стол "качается хрустальный" и кресла обшиты чернобуркой, ибо так нравится твоему "спонсору"...
У Веруни однокомнатная, но большая, с просторной кухней, после недавнего евроремонта, где почти все белое - стены, мебель, унитаз и так далее, и похоже все это усредненное роскошество на комфортабельный номер в гостинице средней руки. Но Веруня счастлива проживать на данной кубатуре, потому что её мамочка с папочкой, несмотря на звание докторов каких-то сугубо технических наук, как жили безвылазно в двухкомнатной на первом этаже хрущевки, так и продолжают жить. Им не светило богатство из принципа. Они в науке сидели с головой. Чего-то там открывали. Но привалила перестройка со всеми вытекающими, и их наука накрылась медным тазом. Дело по нынешним временам обычное, дело житейское... Но прозябать в комнатенке с родителями и не сметь свое суждение иметь по поводу сексуальных проблем, то есть ждать-пождать, согласно старообрядческой" теории мамы-папы, некоего прынца с хорошими манерами и приличной зарплатой, умненькая-разумненькая Веруня не стала. Хотя дань традиции отдала - только в последний год согласилась на "спонсорство" и покинула "пропахший иллюзиями" родительский дом...
Солнце лезло в просторные окна со страшной силой, и мы тотчас раскрепостились до трусиков и босиком - в комнату, где можно плотными шторами цвета морской волны перекрыть дорогу уж слишком ослепительным солнечным лучам.
- Значит, Анатоль Козырев - запойный игрок? Так надо понимать?
- Пожалуй, - согласилась Веруня, покачивая чашечкой и роняя на свои розовые грудки черные капли. - Скорее всего. Но я ещё уточню у кое-кого, чтоб знать доподлинно.
- Интересное кино, - сказала я. - Страстишка-то, как и мне известно из литературы, - роковая... Последняя моя к тебе предсмертная просьба - узнай как-нибудь, а есть у него деньги-то для игры... Для большой или маленькой?
- Ты меня что, за дурочку держишь? Узнала. Деньги есть периодически, все-таки, певец, но быстро утекают. В его квартире на бачке нет даже крышки. Разбилась, а он все не соберется купить. Это фотокора как-то даже смутило. И его, певца, халат. Весь в пятнах. И тапки, хоть и бархатные, но косые-кривые, кое-какие... И люстра, хоть хрустальная, но в паутине. И рояль хоть какой-то старинный, но пыли на нем, как на плацу, где солдаты маршируют...
- Один живет?
- Когда как, судя по всему. Фотокор обнаружил в ванной комнате, под раковиной, дамские колготки черного цвета, правда, не нараспашку, а сбитые в комочек.
- Так-так-так, - сказала я.
Мысль же неизреченная в полном объеме выглядела следующим образом: "Во что бы то ни стало встретиться с певцом-игроком! Лицом к лицу! Он, судя по всему, натура нервная, дерганая... такие легко поддаются на ласку, уговоры, способны о своих горестях поговорить по душам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143