.. ревел... Он вообще у нас ревучим был. Даже когда поступил в Суриковское - прибежал домой в слезах радости. Художественная натура, что с него взять! Мать очень, очень его жалела. Он запьет, а она свое: "Нервишки у него слабенькие. Моя вина. Он пережил столько после того, как облил себя кипятком. В три годика столько мук испытать!"
- Наверное, для него это будет большой удар... - сказала я.
- Когда узнает, что мать умерла? - Дарья поймала в ладонь падающий яблоневый лепесток и рассматривала его долго-долго. - Запьет. Крепко запьет. Я даже не знаю, что с ним будет дальше... Сегодня художников тьмы и тьмы. А покупают все больше модерновых, с сильным подвывихом. Правда, ему повезло как-то. Он сделал портрет Екатерины Великой, ну, копию с известного портрета. Тут же купил какой-то англичанин, заплатил хорошие деньги. Дальше - опять жди удачи и прозябай. Обычное, в общем-то, дело... Его две жены бросили. Не кормилец, а так... мечтатель. Но дочке своей Настеньке старается помогать. От первого брака Настенька. Ее мать Людмила вроде меня - филолог-массажистка. Во гибрид!
- Почему ты, Дарья, ничего не говоришь про ограбление? Этот тип что-то взял на даче? Украл?
- Будильник на батарейках. Но разворошил и постель, и бумаги в шкафу. Искал, значит, серебро-золото. Это у моей-то матери! Во идиот! Во придурок! Во гадина! Со зла, небось, поломал клавиатуру на машинке. И порвал нас с Витькой. Ну снимок: мы из моря выходим в белых панамах и смеемся. Мне десять, а Витьке четырнадцать. Мать тогда получила хороший гонорар за какую-то свою книжку. У Витьки астма началась. Врачи посоветовали отвезти его в Крым, на восточное побережье. Ну и мне досталось заодно красивой жизни.
... Мы подъезжали к Москве, когда Дарья вжикнула молнией на сумке раз десять, не меньше, и, глядя на меня в упор тусклым от слез взглядом, проговорила:
- Почему-то я очень, очень верю, что ты сможешь... ну как-то... что-то... У тебя характер! Нельзя, никак нельзя было убивать мою мать, грешно до жути. Нищая женщина по сути в свои пятьдесят два года... Вот ещё загадка бытия: почему одни могут становиться богатыми, а другие - никак? Мы, даже когда был жив отец, все равно всегда перебивались от зарплаты до зарплаты, все равно только "дырки затыкали"... Дачку строили все хором: с помоек собирали доски, дощечки, то, се... Вон редактор страшно оппозиционной к режиму газетки "Правдивые новости" прикупил на днях квартиренку за двести тысяч "зеленых", и ничего. Ну ладно, у властителей в карманах "баксы", шуршики шуршат, но этот-то, что все о чести, о совести печется! Где накопал эдакие деньжищи?!
- Может, врут?
- Ха! Лично я его жене делала массаж. Уже в той новой квартиреночке из пяти комнат с холлом, как футбольное поле.
- Кому-то дано, кому-то не дано, - высказала я нечто скользковатое и мутное. - Если уж гении сплошь да рядом умирают в нищете... Что прежде, что теперь...
- Зато Михайлов умер в богатстве, - сказала Дарья недобрым голосом. Весь в лауреатстве и орденах. При очередной молодой жене.
- Работал, как вол, говорят...
- Ну это-то да, - согласилась Дарья. - Этого у него не отнять. Но моя мать тоже ведь не сидела, а вкалывала... Обидно мне, Танька! Он вон успел столько баб перетрахать! И все равно - "выдающийся"... Вон он, вон! Из киоска на нас глядит! Видишь, со свечкой в руке? Прежде коммунистом был, а теперь всюду со свечкой... Мемуары выпустил - "Раздумья о былом".
- Да, ведь он не один такой! Чего к нему придираться!
- А ты забыла, что ли, что моя мать из-за него умерла?
- Ну ты преувеличиваешь! Он-то, покойник, при чем?
- Хочу и преувеличиваю! На его ведь могиле какой-то гад вешал листок с фамилиями, где и моя мать? На его!
- Ты несправедлива.
- Пусть! Какая-то все это чушь собачья: восьмидесятилетний старикан женится на сорокалетней!
- Зря ты так... Можно ведь и так посмотреть: какой могучий старикан, однако! Пишет в восемьдесят толстенную книгу мемуаров и живет с сорокалетней! Какая же в нем мощная энергия жизни сидела! Какое уникальное жизнелюбие! Танком не пробить!
- Это уж, Танька, точно! Он как-то тут отвечал по телеку на вопросы, способно ли что-то его сильно разволновать и выбить из колеи. Могучий старец ответил, мол, никогда стараюсь ничего близко к сердцу не принимать... О как! Может, я тогда на него и разозлилась? Ну как можно так беречь свое сердце? Тем более писателю-поэту? Захочешь - не получится. А моя мать всегда все принимала... когда Витька разошелся с Людмилой разволновалась до потери пульса... Над хроникой о чеченской бойне плакала и не могла наплакаться. Осиротелому мальчику-инвалиду послала деньги, сколько смогла. И на дом, где живут несчастные дебилы, выслала. За что же её убивать?
- Дарья, - сказала я, - все, что смогу, - сделаю. Постараюсь. История, действительно, из ряда вон. Если это убийство, то какое-то нелепое, бестолковое. Или же... вдруг ты не знаешь что-то из жизни твоей матери?
- Да ты что! Да она всегда вся была на виду! - почти возмутилась Дарья. - Либо убирается, либо обед варит, а в промежутках стучит на машинке... Если сходит в газету или журнал или издательство - обязательно расскажет, что там было, взяли ли её рукопись, сколько будут платить... Что можно скрыть друг от друга в нашей малогабаритной трехкомнатной? Или здесь, на дачке? Нет, нет, не в ту сторону надо идти за грибами... Но в общем-то твое право. Чего я лезу со своим...
- Жаль, конечно, - сказала я - что твой брательник уехал. Может, он бы что подсказал...
- Вряд ли, Татьяна. Он ведь в последний год один жил на чердаке. Там у него, на Ново-Басманной, мастерская. Летом жара, зимой холод. Весной, летом, правда, здесь работал иногда, на даче, вернее, в хозблоке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143