Недаром он считал Сигизмунда Сераковского чистейшим и благороднейшим из людей, а М. Михайлова называл святым страдальцем за великое дело свободы.
Жизнь и деятельность этих революционеров действительно являла собой исключительный пример беззаветной преданности интересам народа.
Летом 1861 года в Берлине вышла брошюра «Окончательное решение крестьянского вопроса», подписанная полным именем Николая Серно-Соловьевича. В этом замечательном сочинении автор дал блестящую и смелую критику реформы 19 февраля и ясно заявил, что крестьянский вопрос «разрешим только двумя способами: или общею выкупною мерою, или топорами…»
В предисловии к своему трактату Серно-Соловьевич писал: «Я публикую его под своим именем, – потому, что думаю, что пора нам перестать бояться».
Это был прямой призыв к решительным действиям против самодержавия.
Заточение в каземате Петропавловской крепости не сломило воли замечательного революционера и патриота. В одном из своих обращений к правительству, написанном в тюрьме в 1863 году, Серно-Соловьевич заявляет о своей готовности перенести любые тягчайшие преследования за любовь к родине.
«Я думаю не о себе, – говорит он, – а об отечестве, и исполняю то, что считаю своим долгом к нему…»
Чернышевский горячо любил этого юношу. В одном из писем к Добролюбову в 1861 году он говорит о «закадычной дружбе», которая связывает его с Серно-Соловьевичем.
Точно такими же узами сердечной близости был связан Чернышевский и с польско-русским революционером Сигизмундом Сераковским. Они были ровесниками. В 1848 году, будучи студентом Петербургского университета, Сераковский был арестован при попытке перейти русско-австрийскую границу в Галиции. По приговору царского суда он был сослан в арестантские роты в Новопетровский порт на берегу Каспийского моря. Здесь он подружился с Тарасом Шевченко и ссыльными петрашевцами.
Добившись затем благодаря своей кипучей энергии перевода в Петербург и получения офицерского звания, Сераковский выехал в столицу несколько ранее Шевченко.
Расставаясь с ним, он писал: «Батьку! Еду в Петербург и на берега Днепра. Не бойся, не забуду! Днепр напомнит мне о тебе, батьку! Полк, в который я назначен, стоит зимой на берегах Днепра, около Екатеринослава, на месте Сичи. При первом известии об этом я написал послание – ты его в нынешнем году получишь. В нем слог слаб, но мысль высокая. Мысль – не моя, чувство мое. Мысль эта о слиянии единоплеменных братии, живущих на обеих сторонах Днепра».
Горячее стремление Сераковского всемерно содействовать установлению дружеских и братских отношений польского и русского народа и славянских народов вообще вызвало живое сочувствие у русских революционных демократов. «Его любимой мечтой, – писал Герцен, – была независимая Польша и дружественная ей вольная Россия».
Прямоту, непреклонность и революционный темперамент Сераковского Чернышевский блестяще охарактеризовал в романе «Пролог».
Здесь он влагает в уста Соколовского (то-есть Сераковского) следующие слова: «Я поляк. Но, правда, я хорошо говорю по-русски. Было время выучиться. Было время и узнать русский народ, и полюбить его Это хороший народ, добрый, справедливый».
Начиная с 1858 года, Сераковский стал организовывать революционную группу польских офицеров и студентов. Впоследствии ее возглавил национальный герой Польши Я. Домбровский, будущий генерал Парижской Коммуны, также разделявший освободительные идеи вождей русской революционной демократии – Чернышевского и Герцена.
Из группы Сераковского и Дамбровского вышли самые деятельные руководители январского восстания в Польше в 1863 году. Сам же Сераковскви стал во главе восстания в Литве. Он поднял на борьбу против царизма широкие крестьянские массы, но был захвачен в плен карательным отрядом и казнен.
Так погиб человек, которого Чернышевский считал одним из лучших людей на свете.
Эти деятели революционного движения в России, составившие ближайшее окружение Чернышевского в период 1859–1861 годов, всемерно способствовали распространению идей революционной демократии в массе учащейся молодежи, в среде передового офицерства, в кругах рядовых служащих и разночинной интеллигенции.
Теперь на вечерах у Чернышевского было многолюдно и шумно: военные, студенты, литераторы, ученые. Ольга Сократовна умело маскировала частые встречи Николая Гавриловича с революционно-настроенной молодежью; порою она придавала этим встречам характер оживленных вечеринок е танцами и с пением. В разгаре веселья: она любила выбегать на улицу к, как бы любуясь на залитые светом окна своей квартиры, говорила, обращаясь к прохожим: «Это веселятся у Чернышевских».
Николай Гаврилович, как подлинный революционер и замечательный конспиратор, не расточал громких фраз, не занимался революционной декламацией. Он пристально и зорко всматривался в каждого нового человека, появлявшегося в поле его зрения, стремясь угадать, насколько сознательна и серьезна его решимость примкнуть к революционному движению. Только после того, как новый знакомый делался ему совершенно ясен, Николай Гаврилович начинал приближать его к себе и оказывать ему доверие. Проницательность и прозорливость Чернышевского в отношении к людям остро ощущали все, кому приходилось соприкасаться с ним.
«Когда говоришь с Николаем Гавриловичем, чувствуешь, что он не только знает, что у тебя во лбу, но и что скрывается под затылком», – заметил как-то один из студентов, посещавших тогда Чернышевского, своему приятелю Л.Ф. Пантелееву, участнику «Земли и воли», впоследствии отошедшему от революционного движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153