Выжил, но… «поехал умом». Он и вообще-то походил лицом и своим страдальчески-безумным взглядом на персонаж, впоследствии ставшей плакатом фотографии: помните, человек с кусочком хлеба в руке. Кроме безумного взгляда, Карнаков имел и язык, который нес черт-те что. Он говорил, что блокадник такой-то, проживающий в таком-то доме, квартире такой-то, съел всех умерших от голода своих соседей. Его сторонились; боялись, как нечистой силы. Но он останавливал людей и говорил, говорил, обставляя свои рассказы множеством чудовищных подробностей. В начале 50-х его насмерть забил «Женя-Строитель», услышав однажды, что его отец якобы был самым, что ни на есть, натуральным каннибалом.
Еще одной достопримечательностью переулка являлась вдова настоятеля храма Святой Екатерины по Кадетской линии. Я родился в доме, который принадлежал этому храму. Более того — в комнате, которая была когда-то домашней церковью. Муж попадьи ушел в мир иной по воле безбожников-большевиков. Сын нее предвоенные годы сидел в тюрьме. Но она осталась попадьей. Чудно, но, как я понимаю теперь, с особым смыслом одетая — в черное платье с черной кружевной накидкой. Встретив знакомого ей человека, она говорила всегда одно и то же: «Да минует нас…» А еще, пугая и вызывая недоумение, накладывала кресты на встречных детей.
К сожалению, дети эти так никогда и не стали добропорядочными христианами. Но зато странным образом рано воссияло в них нечто похожее на классовое чувство. В 1965 году в журнале «Искорка» я написал об этом обнаруженном мною феномене небольшой очерк «Съемки в Соловьевском переулке».
Суть его состояла в том, что во время съемок кинофильма про достопамятный 1905 год — не помню уже, как назывался фильм — по Соловьевскому, разгоняя нагайками революционный народ, должны были промчаться конные казаки. Так вот, эпизод этот, на потеху местной шантрапе, снимался бесчисленное количество раз. Как только казаки влетали в переулок, на их головы из-за заборов, с крыш сараев, из подворотен начинало сыпаться все, что можно было превратить в оружие пролетариата. Лошади шарахались, вставали на дыбы, статисты в казачьей форме нещадно матерились. Все это приводило в бешенство режиссера. Фильм-то был исторический… И эпизод с казаками в нем, видимо, имел особый, трагический смысл.
На пяти машинописных страницах я довольно ловко изложил эту историю, придав ей в конце, правда, с помощью редактора, совершенно неожиданный поворот: дескать, это кровь дедов заговорила в пацанах с Соловьевского переулка «яростным всплеском симпатий и неприязни». Ведь так и написал, паршивец, «яростным всплеском». Впрочем, чего только не выходило из-под моего пера за долгую журналистскую жизнь.
На самом деле, подрастающие детки Соловьевского, конечно же, ни про какое классовое чувство понятия не имели. А были лишь нацелены, — как и во все времена, — на коллективное безобразие.
Хотя, если уж вспоминать времена ушедшие, бывало, вскипали в переулке действительно нешуточные страсти. Я помню постоянные драки с поножовщиной в 50-е годы, грабежи послевоенных лет.
Пухлое криминальное досье заведено на Соловьевский еще с 20-х годов. Судя по газетным сообщениям, были здесь даже свои «Джеки-потрошители».
После войны на моих глазах подрастал новый преступный мир переулка. В ряды уголовников подталкивали полуголодная жизнь, безотцовщина и то особое равнодушие к смерти и страданиям, которым наделила ленинградских подростков блокада. Из полутора десятков моих ровесников, живших в Соловьевском и на соседних линиях, семилетку со мной закончили 2-3 человека. Кто-то поступил в ремесленное, кто-то болтался без дела, но были и те, кто уже вышел на «кривую дорожку». Они гремели какое-то время у себя во дворах и кварталах, а затем исчезали надолго, оставляя в память о себе лишь свои клички: «Колян», «Бибигон», «Шиманоза»… Большинства из них, конечно же, давно нет в живых. Все-таки полвека с лишним прошло… Но вот еще в начале 90-х мне звонил на радио мой бывший одноклассник, известный в своей среде «вор в законе». Назовем его Андриан. Он сказал, что звонит из тюремной больницы, сказал, что слышит иногда мои передачи, поинтересовался «жива ли мама?», спросил, рисую ли я, не забыл ли, как мы вместе ходили в изостудию на Девятой линии. И стал прощаться. Сказал, что больше уже не позвонит… Так ведь и не звонил всю жизнь. И не виделись мы ни разу с ним за полвека...
Зачем я вспоминаю все это? Зачем тревожу мрачноватые тени переулка? Не знаю… Наверное, мне хочется рассказать о Соловьевском то, что не говорил еще никто. Может быть, это моя обязанность, мой должок перед ним!
Ну, а славен переулок не только как одна из старейших улочек Васильевского, не только своими сохранившимися неповторимыми приметами XVIII и XIX веков, но и персонами, жившими здесь когда-то. В отличие от несчастных персонажей, упомянутых мною, то были действительно знаменитые персоны. Баснописец Крылов, архитектор Стасов, скульптор Козловский, археолог Шлиман, филолог Шишмарев, картограф Шуберт — все они хаживали не раз этой узкой, затененной дорогой.
Прошлись по ней и мы…
По Кадетской и Первой линиям
Прогулка вторая
в которой автор приглашает читателя пройтись с ним по границе бывшей усадьбы Меншикова, заглянуть в «кадетские, сады», узнать, что за дворцом светлейшего князя простирается таинственная «терра инкогнита», и вспомнить тех, кто строил дома на этих двух парадных линиях острова.
Мы идем по правому берегу старинного, давным-давно засыпанного канала. Теперь берег этот называется Съездовской, бывшей Кадетской линией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65