— Где параметры орбиты? Давайте их сюда! — требовал Королев…
Каждый новый полет человека в космос приносил своё.
Приносил не только для науки и техники, ради чего, в сущности, в значительной степени и предпринимался, но и в сфере гораздо более тонкой — психологической. В том, как он воспринимался людьми, какие мысли и эмоции вызывал. Это мы все почувствовали уже в первые часы полёта Германа Титова на «Востоке-2».
В полёте Гагарина, едва завершился старт — корабль вышел на орбиту, — как тут же, без малейшего перерыва, как говорится, на том же дыхании пошли волнения, связанные с посадкой. Включилась ли автоматическая система спуска? Как с ориентацией? Когда должна сработать ТДУ? И так далее, вплоть до сообщения: «Приземлился. Жив. Здоров. Все в порядке». Словом, был единый, длившийся полтора часа эмоциональный пик.
Нечто новое пережили участники пуска «Востока-2». Уровень волнения был, естественно, пониже, чем во время полёта первого «Востока». Таких эмоциональных вспышек, какие выдавал тогда Королев (да и не один только Королев), в августе я ни у кого не наблюдал.
Но зато наблюдал другое.
По мере того как Титов начал мерно отсчитывать один виток за другим, стартовое напряжение явно спало. Заполнившие комнаты управления полётом люди (хотя их и распределили по трём дежурным сменам, но, разумеется, никто из «недежурных» никуда не ушёл) постепенно стали чувствовать себя свободнее — не может же человек находиться в состоянии острого напряжения беспредельно.
По углам пошли разговоры. Сначала вполголоса — на темы, непосредственно связанные с происходящим полётом. Потом погромче и на темы, связь которых с полётом «Востока-2» прослеживалась не без труда.
Поступавшие с борта корабля и со станций наблюдения сведения давали все основания для оптимизма: полет шёл по программе. За ночь каждый урвал часа по два-три для сна. Но когда утром все опять собрались в комнатах управления полётом, сразу почувствовалось, что атмосфера вновь электризуется: лица у людей сосредоточенные, никто не шутит, разговоры идут только по делу. Явно полез вверх второй эмоциональный пик этого полёта.
Через сутки после старта «Восток-2» проходил над космодромом: земной шар сделал под космической орбитой нашего корабля полный оборот. Сейчас Титов пойдёт на последний, предпосадочный виток. Должна начаться цепочка жизненно важных сообщений: включение бортовой программы автоматического спуска, ориентация корабля, включение, а потом выключение ТДУ, разделение приборного отсека и спускаемого аппарата… Есть в этом потоке информации и сигналы, так сказать, негативные, отсутствие которых как раз и свидетельствует, что все в порядке. Например, прекращение передач с борта спускаемого аппарата говорит о том, что корабль идёт исправно и вот уже вошёл в плотные слои атмосферы, где антенны — как им и положено по науке — сгорели. Сигнал пропал? Очень хорошо! Значит, события протекают нормально… Говоря об этом, не могу не вспомнить яркое, эмоционально насыщенное и в то же время предельно точное описание прилунения автоматической станции в рассказе «За проходной» очень любимой мною писательницы И. Грековой. Персонажи рассказа, действие которого происходит в «дочеловеческий» период космических исследований, напряжённо слушают писк идущих от станции сигналов. И вдруг писк обрывается — станция, как ей и следовало, уткнулась в Луну. Попали!..
Правда, в действительности все эти позитивные и негативные сообщения стекаются далеко не так аккуратно последовательно, как я сейчас описал. Часто их порядок не очень совпадает с истинной последовательностью происходящих событий. Сообщения по наземным каналам связи идут медленнее, чем сменяются этапы спуска космического корабля. Хронология нарушается. Вот, скажем, пеленгаторы, расположенные на черноморских берегах, уже доложили напрямую, непосредственно на космодром, о пропадании сигналов со спускаемого аппарата, а уже после этого вдруг поступает на корню устаревшее сообщение с дежурящих в Атлантике кораблей о том, что, мол, во столько-то часов, столько-то минут и столько-то секунд по московскому времени закончила работу тормозная двигательная установка. Но ничего, все быстро становится на свои места, хронология событий восстанавливается, и делается ясно, что дела идут исправно — по плану.
В десять часов восемнадцать минут по московскому времени (на космодроме в этот час — самое пекло!) Титов благополучно приземляется.
И вот снова мы сидим в той же просторной прохладной (или это она нам после среднеазиатского зноя кажется прохладной?) комнате в домике над Волгой.
Слушаем Титова.
В креслах вокруг большого стола сидят почти все те же люди, которые четыре месяца назад здесь же, в этой комнате, слушали Гагарина. Только космонавты как бы поменялись позициями: Юра сидит чуть ли не точно на том самом месте, где сидел тогда Герман, а Герман — там, где 13 апреля отчитывался Юра, и докладывает.
Сидящий рядом со мной член комиссии вполголоса замечает:
— Сейчас в этой комнате собралось сто процентов космонавтов, имеющихся на земном шаре.
Действительно — сто процентов. Арифметика правильная.
А внизу, на первом этаже, снова ждут журналисты. Сегодня их уже немного больше, чем было в прошлый раз: появилось два-три новых лица. Итак, мы слушаем Титова.
Он многое успел за сутки пребывания в космосе.
Меня естественно, более всего интересует то, что по моей части: ручное управление ориентацией корабля которое космонавт по заданию опробовал. Титов отзывается о нем хорошо:
— Управлять кораблём легко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121