Теперь прямо перед собой д-р Хорват видел вулкан, учинивший столько бед, и хотя, по единодушному мнению геологов, он давно потух, миссионер не мог избавиться от мысли о том, что выглядит вулкан далеко не лучшим образом. Его зубчатая заснеженная вершина, казалось, все еще скалится в угрожающей застывшей гримасе; но, безусловно, следовало учитывать, что значительную роль в этом играло воображение. Вулкан с неприятным упорством вновь и вновь появлялся на каждом повороте дороги; за ним была скрыта столица; долина расширялась, почти отвесные склоны по обеим сторонам шоссе постепенно отступали, машина вырвалась на просторное многокилометровое скалистое плато, залитое черной лавой, на котором то тут, то там виднелись хижины того же цвета, построенные все из того же прокаленного камня, окруженные хилым кустарником и плантациями кактусов; из них крестьяне извлекают peyotl – наркотик, ставший для них единственным источником и дохода, и забвения. Асфальтированное шоссе было превосходного качества и в прекрасном состоянии. В «кадиллаке» работал кондиционер. Нагромождение камней на плато наводило на мысль о каком-то невероятном камнепаде прямо с неба. Справа, еще совсем близко, на расстоянии каких-нибудь нескольких сот метров, виднелись склоны вулкана; ощетинившиеся колючками карликовые кактусы, так называемые desgigos, извивались желтыми и зелеными щупальцами, словно шкура, снятая с боков изуродованных скал; д-р Хорват пришел к выводу, что нечасто ему случалось видеть пейзаж менее христианский и что, наверное, все это иссохшее, каменистое и пыльное пространство, на котором солнце выжгло то, что пощадила лава, буквально кишит змеями.
– Вытащите меня отсюда! – раздался вдруг какой-то голос.
Д-р Хорват подскочил от неожиданности и, с некоторым удивлением вскинув брови, взглянул на попутчиков; но его датский сосед лишь любезно улыбнулся, а кубинский юноша тоже с изумлением повернул голову, разглядывая салон машины.
– Выпустите меня отсюда, черт подери, – с яростью повторил тот же голос. – Я вот-вот задохнусь.
Совсем рядом с собой д-р Хорват услышал какой-то кашель, причем кашлял явно не датчанин и не шофер, а у кубинского юноши – он опять выставил напоказ сверкающие золотые зубы – вид был несколько испуганный.
– Ад и проклятье! – вновь раздался голос. – Если вы немедленно не дадите мне глотнуть воздуха, я никогда больше не заговорю, а вы подохнете с голоду.
– Что это такое? – спросил д-р Хорват.
Датчанин выглядел озадаченным.
– Не знаю, – ответил он.
– Это вы-то не знаете? – насмешливо воскликнул голос. – Слушайте, мистер Хорват – надеюсь, уважаемый, я не перековеркал вашу фамилию, прочитав ее на чемодане, – я хочу, чтобы вы знали, что сидите рядом с тираном, который на протяжении долгих лет эксплуатирует меня, сидя, так сказать, у меня на шее. Это же рабство, уважаемый, более того – бесстыдная эксплуатация несравненного таланта. Против этого следовало бы принять закон.
Лично я придерживаюсь именно такого мнения.
Внезапно лежащая у датчанина на коленях коробка распахнулась, и оттуда вынырнула кукла – она сидела, выпрямив спину и вытянув на фиолетовом бархате мягкой внутренней обивки одетые в полосатые штаны ноги.
«Чревовещатель», – с некоторым раздражением констатировал миссионер.
– Позвольте представить вам моего друга Оле Йенсена, – сказал датчанин.
– Ненавижу чревовещателей, – проворчала кукла. – Все – паразиты. Тем не менее очень приятно познакомиться.
Д-р Хорват натянуто улыбнулся. К фарсам и розыгрышам он питал отвращение – такого рода юмор был ему непонятен. Однако он попытался поддержать игру и даже пожал протянутую куклой руку. Теперь она сидела на коленях хозяина, стеклянными глазами уставившись на проповедника с тем циничным выражением, которое – непонятно почему – чревовещатели считают своим долгом раз и навсегда запечатлевать на лицах своих кукол. У рыжего румяного Оле Йенсена вид был чрезвычайно презрительный и насмешливый, а изо рта торчала толстая сигара. Одет он был в визитку, на коленях у него лежал цилиндр; время от времени он вертел головой, обращаясь то к хозяину, то к тому, с кем разговаривал. Все это, безусловно, было очень ловко устроено и, конечно, весьма забавно – часика этак в два-три ночи, после определенного количества выпитого мартини. Вероятно, это был номер из тех, что полны игривых намеков и подмигиваний и призваны успокаивать публику между двумя сеансами стриптиза. Д-р Хорват не смог подавить нахлынувшего на него дурного настроения: хотя он и был далек от предубежденности, с которой принято относиться к бродячим артистам, цыганам и клоунам мюзик-холла, он тем не менее полагал, что это не совсем подходящая компания для официального гостя правительства.
Датчанин пояснил, что они приглашены в одно из ночных кабаре местной столицы – «Эль Сеньор» – слывшее лучшим среди заведений такого рода, часто предлагавшее совсем новые и совершенно необычные зрелища и опережающее в этом отношении даже парижское «Лидо» или «Фламинго» в Лас-Вегасе. Миссионер никогда не переступал порога парижского «Лидо», равно как и притонов Лас-Вегаса, и был уверен в том, что не пойдет и в кабаре, о котором идет речь, какова бы ни была его «известность». Тем не менее он вежливо поинтересовался содержанием номера господина Ольсена, спросил о том, в каких странах ему довелось побывать на гастролях.
– Месяц отдыхали в Копенгагене, а теперь уже почти год как путешествуем по свету, – ответил чревовещатель.
– Да, – добавила кукла скрипучим голосом, – и мне уже надоело. Нам не терпится вернуться к жене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18